От неё невозможно было ничего скрыть, и я исповедовался ей, а она слушала, жадно, как любила, жадно искала всегда только одного.
- Но ты не любил её?
- Но между вами ничего не было? Не ходи туда больше. Никогда, слышишь? Не связывайся с ними. Никогда не ходи к ним. Уж я-то их знаю.
Я подумал: "Откуда она может знать?"
- Но ты не стал звонить ему?
- Я же сказал, нет.
- Я верю,- шептала она.- Я верю тебе.
Я думал, правда ли это? Она не верит мужчинам.
Она боится, что я стану таким, что это придёт откуда-то, ворвётся и отнимет меня у неё. Предчувствие?
Но что!
Когда мы одни в целом мире!..
Когда я отдавался ей, изнемогая от наслаждения, когда она становилась одним пылающим комком страсти и становилась вдруг больше самой земли, всего мира, и я падал в неё и растворялся в ней, и не было уже ничего больше... Тишина.
Она борется с чем-то?
Когда она вдруг становится задумчивой, о чём она думает?
Я не спрашивал её. Она знала больше меня.
Если я обижался, она обращала всё в шутку. Она смеялась, подшучивая надо мной.
Я был от неё без ума.
Иногда мне становилось страшно, когда я думал о том, что она для меня всё. Что, если я потеряю её? Это будет конец.
Она тоже чувствует это?
Она боится своей страсти, боится потерять меня, она не хотела привязываться ко мне так сильно? А теперь уже поздно, и она ещё больше распаляется, желая удержать меня. Или защитить?
Ведь она сильнее.
Защитить, заслонить, но от чего же? От чего, Каролина?..
От чего, Каролина? Ведь мы же одни, совсем одни, посмотри, вокруг никого!..
Я всегда был один.
И таил своё одиночество, оно рвалось из меня и разрывало мою грудь, и плакал, мне было жалко себя, я хотел, чтобы они знали, что я плачу, я убегал от них, чтобы они не увидели, и, забыв обо мне, они веселились, а я, спрятавшись, плакал, мне хотелось, чтобы они стали искать меня и нигде не могли найти, и испугались, они бы раскаялись. Я плакал от бессилия и жалости к себе, я ненавидел их и хотел к ним.
Они забыли про меня, я был один.
Я шептал о своей тоске собакам, а они вдруг начинали выкусывать из своей шерсти и глупо таращились, испуганно вскакивали и отбегали и издали смотрели на меня злобно, не понимая, за что я бью их. А я звал их, чтобы они простили меня. Я понимал, что это гадко, и ненавидел себя и бил себя по лицу, и хотел убить... Я шептал о своей тоске подушке, стене, окну, темноте, дереву, кому-то неведомому, доброму...
- Я хочу знать, зачем тебе деньги
