Он знал, что это его, и знал, что на каком месте.
Он собирал акварели, бумаги, застёгивал папки, связывал кисти, он знал, как это нужно делать.
Я почувствовал тоскливую нежность.
Он повернулся ко мне.
- Донесём вдвоём?
- Прости меня,- прошептал я, а он сказал: "Что?"
И быстро отвернулся.
А потом преувеличенно бодро сказал: "Всё? Можно идти?"
И я подумал: "Они никогда не поймут этого".
И ещё: "Скоро мы будем дома".
Ключи я положил в конверт и опустил в почтовый ящик.
И мы ушли.
Наваждение кончилось.
......................................................................
Он сбросил рюкзак и тяжело опустил его на пол.
Заглянул в окошко магнитофона, включил музыку. Снял куртку, швырнул её в кресло и вышел из комнаты.
Я стоял, бездумно глядя в окно.
В ванной зашумела вода.
Я взял гитару и опустился с ней на полу. Перебрал струны.
Шум воды смолк.
- Ну вот я и дома,- сказал я самому себе.
Я отложил гитару и, поднявшись с пола, забрался на диван.
Я вытянулся и закрыл глаза.
Нужно будет позвонить ей и всё объяснить. Она поймёт, она обязательно всё поймёт. Прав всегда тот, кто совершает поступок. Только поступок создаёт реальность. Нужно стоять на своём, а иначе как она сможет понять, что это всерьёз. У нас больше нет права на непонимание.
Отныне нет больше такого права.
Мэгги сидел, поставив локти на стол и критически наблюдал за венчиком газового пламени под сковородкой.
Я почуял запах жареной картошки.
- Лучше было сделать салат,- заметил я, усаживаясь за стол.
Он кивнул.
- Успеется.
Я открыл заварочный чайник.
- Уже заварил?
Он поднялся и, подойдя к плите, выключил газ.
Поставил тарелки, положил две вилки, достал из холодильника кетчуп.
Я наблюдал за ним.
Я подумал: "Позвонить, или лучше зайти?"
- Приступай.
Он придвинул мне тарелку.
Сегодня же, и всё объясню.
Это было год назад, в мае.
Я провёл три недели в палате №14 общего отделения областной психиатрической больницы.
В первую ночь своего пребывания в этом заведении я устроил истерику, не имевшую, впрочем, особых последствий - санитары с холодным профессионализмом привязали меня к кровати, после чего невозмутимая девушка сделала мне укол аминазина, и я затих.
Вскоре я научился вести себя должным образом.
Однажды я поинтересовался у своего врача, какой мне определили диагноз.
Он улыбнулся и сказал: "Этого я не имею права говорить".
- Уже подготовлено постановление,- сказал я,- по которому это станет не только вашим правом, но и обязанностью. Почему бы вам не пойти, на полшага опережая время?
