— Они в милиции? — испуганно спросил Казбек.
— Да зачем же в милиции — дома, но этим дело не кончится, составлен протокол, все официально, тем более представитель министерства был при этом деле, так что тут Варисову не замять.
— Ну, ты меня огорошил. Что же делать? Опозорили всю редакцию!
— Посмотрим, утро вечера мудренее, как говорится. Да ты-то чего огорчаешься? Варисов — твой враг номер один, ты радоваться должен!
— Чему же тут радоваться, Володя? Это наш общий позор, и я, как руководитель, тоже не могу не чувствовать себя виноватым.
— Ну ты даешь, — Галич усмехнулся, — у тебя повышенная гражданская активность!
— Наверно. Иначе я бы сюда не приехал, — сказал Казбек серьезно. — Ладно, давай выпьем. Смотри, какой закат, какая красота кругом, а люди воруют, склочничают, клевещут… Кстати, вот, почитай, — Казбек протянул Галичу анонимное письмо.
— Лихо! — рассмеялся Галич, прочитав анонимку. — Как сказал поэт: „Отделано четко и строго, по чувству цыганская грусть“.
— Чья работа, как ты думаешь?
— Конечно, Саидханова! — воскликнул Галич без тени сомнения в голосе.
— Нет, не его. Ты наблюдательный человек, обрати внимание — машинка-то наша, редакционная.
— Ну и что? Пришел вечерком в редакцию, да и отпечатал. Он же для всех сторожей, уборщиц и прочих — свой человек, они же его привыкли видеть в редакции годами. А на нашей машинке напечатал специально, чтобы отвести от себя подозрения. Это хитрый жук, я его не первый год знаю. С машинкой он обдумал, а вот стиль остался: „Извините за прямоту, но у вас совсем наивная душа…“ Это же его излюбленное выраженьице — „извините за прямоту“, я же его изучил как свои пять пальцев!
— А я грешил на Варисова, — обронил Казбек.
— Напрасно. Конечно, и Варисов не ангел, но не будем ему приписывать чужие грешки, у него своих хватает. Так за что? — спросил Галич, достав из воды бутылку и срывая с нее фольгу.
— За все хорошее! — тихо сказал Казбек. — Хорошего на земле все-таки больше, чем плохого. За все хорошее!
Возвращались домой, когда уже совсем стемнело. Не торопясь, шагали по старой заброшенной дороге в старом, забытом саду. Каждый думал о своем. Галич рисовал в воображении свои будущий домик с коровником и огородом, глядя на шагающего чуть впереди Казбека, думал о том, что не задержится Алимов долго в Балъюрте, непременно уедет в столицу на повышение, почему-то он был уверен, что Алимова ждет карьера, и был готов биться об заклад, так оно и будет. А если Алимов уедет, значит, редактором газеты станет он, Галич. Что ж, не об этом, конечно, мечтал он в студенческие годы, гуляя по Ленинским горам, но кто знает, может быть, пост редактора „районки“ и для него не предел…
