Но, если бывало написано хорошо, постоят две-три минуты, посмотрят, полюбуются и, не сказав ни слова, уйдут обратно в дом: значит, понравилось, значит, им кажется, что это украшает дом!
Так, переходя от сакли к сакле, мы до самого вечера писали призывы и лозунги, посвященные выборам. Когда темнело, я, отдав Магомеду кисточку и банку с краской, условившись с ним встретиться через час в клубе, шел домой.
— Где ты пропадал? — всплескивала руками мама. — Я уже жду не дождусь. Ибрагима куда только не посылала — и в школу, и к соседям. В школе, говорит, никого нет, а соседи не знают.
Я перебивал маму:
— Дай мне поесть!
В животе у меня бурчало и сосало под ложечкой, ведь с самого утра у меня и крошки во рту не было. Мама суетилась у печки и скоро подавала мне горячую, дымящуюся шурпу. Обжигая рот, я быстро съедал ее и, одевшись, предупреждал маму, что иду в клуб ночевать и чтобы меня сегодня больше не ждали.
К моему приходу в клубе собиралось уже много комсомольцев. Меня шумно встречали:
— А вот и еще один пришел!
Кто-то приносил барабан, садился на стул возле сцены и начинал медленно перебирать ритмы. Сразу находились охотники до танцев. Несколько человек выскакивало на сцену и кричало:
— Паша, поддай жару!
Барабан начинал стучать громче, быстрее, а по сцене в бешеном вихре танца, показывая друг перед другом свою удаль, проносились один за другим довольные, веселые, раскрасневшиеся ребята. Смотря на танцующих, кто-то не выдерживал и с бодрым криком тоже выскакивал на сцену, отделывая какое-нибудь коленце.
Барабан гулко гремел в огромном пустом клубе, в ночной тишине. Весь аул слышал его веселый, задиристый бой.
— Эрса! Эрса! Эрса! — с удалью выкрикивали ребята, и сквозь бой барабана и топот ног в гулком пустом клубе отдавалось эхо: — рса, рса…
Наконец, уже за полночь глухой гул и дробь барабана постепенно утихали. Танцами насыщались все. Когда после бурного веселья, после плясок наступала тишина, усталость сразу сковывала все члены и приятной, теплой волной разливалась по телу. Начинали слипаться глаза, подкашивались колени, казалось, упал бы прямо здесь, на затоптанный пол, и сразу бы крепко заснул.
Спать хотелось всем, но, не показывая вида, ребята, собираясь в кружки, весело разговаривали, чему-то смеялись. Усилием воли я приказывал себе: «не спать, не спать!» В голове шумело, страшно хотелось зевать, но нельзя — засмеют. Я примыкал к группе товарищей, которые тихо о чем-то разговаривали. Мысли путались, и я долго не мог понять, о чем они говорили, но изредка, чтобы не показаться соней, я что-нибудь наобум вставлял в разговор или отходил подальше от товарищей, куда-нибудь к окну. Сон снова начинал смаривать меня, но я прижимался лбом к холодному стеклу, и это мне немножко помогало, отрезвляло. Когда холодное стекло переставало помогать, я начинал ходить взад и вперед.
