Среди гостей, приглашенных на день рождения, длинный как жердь журналист с висевшей на плече фотокамерой был самым странным. Проще говоря, чужаком. Его только прошлым вечером привезли на моторке с другой стороны реки, ночевал он прямо в блокгаузе вместе с капитаном, а потом сопровождал капитана — с самого утра и до конца операции. Ему еще не было сорока, долговязый, со впалой грудью, он похож был на сушеную каракатицу; длинные волосы свисали с затылка, впалый рот, нижняя губа торчком — вся серая, как бывает у курильщиков опиума (да он небось и курил), выкаченные глаза, точно улитки, вылезшие из раковин. Вдобавок к своей наружности он был еще и ужасно заносчив. Висевший на плече фотоаппарат вряд ли отягощал его, но ходил он как-то скособочившись. И ни на кого не обращал внимания, даже на начальника полиции и депутата Фиена. Они оба ловили его взгляд, чтобы поздороваться, вступить в разговор, но он упорно не замечал их. Ему и на месте-то не сиделось и не стоялось, все расхаживал, кривобокий, из стороны в сторону; то на потолок глянет, то на реку, то к алтарю повернется и ни на чем не задержит взгляд. То головой вдруг кивнет, то улыбнется, чему, кому — непонятно. Начальник полиции сидел в кресле, наклонясь вперед, и профессиональным взором наблюдал за журналистом. Тот ему явно не нравился. Вдруг опять сверкнула вспышка. Фотокамера мелькнула перед самым носом у стража порядка, он даже вздрогнул и не успел принять подобающую позу. Смутился ли он или разгневался — неизвестно, но отвернулся и принужденно кашлянул.
После молитвы наконец начался пир — обильный, веселый и шумный.
Вокруг особого подноса с яствами для самых уважаемых гостей уселись депутат Фиен, начальник полиции Ба и журналист со своей камерой. Здесь же сидели хозяева — капитан Лонг и его мать. А уж она не преминула пригласить и усадить рядом с собой старую свою подругу. Тетушке Тин вовсе не по душе было это общество, но ей нужно было знать, о чем пойдет у них разговор — для этого, собственно, она явилась сюда сегодня и собиралась приходить впредь. Перед началом пиршества капитан представил присутствующим господина с фотокамерой: это, сказал он, журналист Чан Хоай Шон; они знают друг друга с детских лет, подружились еще со школьной скамьи. Начальник полиции, широко раскрыв глаза, глядел на газетчика, словно говоря: ах, вот как, ну задирай тогда нос сколько душе угодно. Все, за исключением, разумеется, двух старушек, до краев наполнили рюмки рисовой водкой и чокнулись, произнеся несколько коротких слов. Один лишь журналист поднял рюмку выше головы и опустил, ни с кем не чокнувшись. Ему, казалось, даже лень было подцепить палочкой мясо с тарелки и положить себе в рот. Это создавало страшное неудобство для полицейского: от природы обжорливый, он вдобавок еще проголодался, но не мог навалиться на угощение. И только косился на соседние подносы: уж там-то все уписывали яства за обе щеки.
