— Вы правы, светлейшая принцесса, — проговорил капельмейстер, — парк великолепен, в особенности мне нравится, что на всех деревьях, кустах и траве — совершенно зеленые листья. Каждую весну я удивляюсь этому и благодарю Всемогущего Создателя за то, что все сделалось опять зеленым, а не красным, что достойно порицания в каждом ландшафте и чего никогда нельзя найти в лучших ландшафтах, как, например, у Клода Лоррена, или Бергхема, или даже Гаккерта, хотя этот последний считает нужным несколько напудривать свои луга.
Крейслер хотел еще говорить в том же и духе, но когда в маленьком боковом зеркале, висевшем около окна, он увидел смертельно-бледное, искаженное лицо принцессы, он моментально умолк от трепета, охватившего его. Принцесса прервала, наконец, свое молчание и, не оборачиваясь, продолжая рассеянно смотреть перед собой, заговорила тоном глубочайшей скорби:
— Крейслер, судьбе было угодно, чтобы я, терзаемая всегда и всюду какими-то странными фантазиями, казалась вам смешной и доставляла вам повод применять ко мне насмешливый юмор. Пора, наконец, объяснить, что вы производите на меня необычайное впечатление и один вид ваш вызывает у меня какое-то нервное состояние, подобное горячке или лихорадке. Узнайте же все! Откровенное признание облегчит мое сердце и даст мне возможность хладнокровно выносить ваше присутствие. Когда в первый раз я вас встретила в парке, все ваше поведение — сама не знаю почему — наполнило меня ужасом. В душе моей мгновенно восстало смутное воспоминание из времен моего раннего детства, наполнившее ее страхом, потом это воспоминание мало-помалу приняло отчетливые очертания странного, причудливого сна. Давно при нашем дворе был художник по фамилии Эттлингер, и князь, и княгиня очень дорожили им — у него был удивительный талант. Вы найдете в картинной галерее его превосходные картины, и на каждой из них увидите княгиню в роли той или другой исторической личности. Но самая замечательная картина, возбуждающая восхищение всех знатоков, висит в кабинете князя. Это портрет княгини, которую Эттлингер нарисовал в расцвете ее молодости, нарисовал так похоже, как будто бы он похитил портрет из зеркала, между тем как княгиня никогда перед ним не позировала. Леонард, так называли при дворе художника, был, кажется, человеком добрым и кротким. Мне было тогда только три года, но всю любовь, на какую было способно мое ребяческое сердце, я устремляла к нему, я хотела, чтобы он никогда не покидал меня. Он неутомимо забавлялся со мной разными играми, рисовал мне маленькие пестрые картинки, вырезал всякие фигурки… Вдруг менее чем через год после этого он исчез. Женщина, которой были вверены заботы о первоначальном моем воспитании, со слезами на глазах сообщила мне, что Леонард умер. Я была безутешна и не хотела больше оставаться в той комнате, где Леонард играл со мной. Ускользнув из рук моей воспитательницы при первом удобном случае, я бегала по всем комнатам замка и громко звала Леонарда. Я не хотела верить, что он действительно умер, я думала, что он спрятался где-нибудь в замке. Точно также случилось, что раз вечером, когда моя камер-фрау вышла на минуту из комнаты, я ускользнула из своей детской и отправилась отыскивать княгиню, которая должна была сообщить, где находится Леонард, и возвратить его мне. Двери в коридор были отворены, я без труда достигла главной лестницы, и по ней, нимало не смущаясь, вошла в первую комнату. Когда я осмотрелась и хотела постучать в дверь, которая, как я думала, должна была вести в покои княгини, дверь эта шумно распахнулась и в комнату ворвался человек в разорванном платье, с совершенно всклокоченными волосами. Это был Леонард, он смотрел на меня страшными сверкающими глазами. Лицо его осунулось, было смертельно бледно и почти неузнаваемо. «Ах, Леонард! — воскликнула я. — Что с тобой, почему ты так бледен, почему у тебя так горят глаза, для чего ты смотришь на меня так пристально? Я боюсь тебя! Будь добр, рисуй мне опять, как прежде, хорошие пестрые картинки!» Тут Леонард бросился ко мне с диким, злорадным хохотом. Цепь, по-видимому, прикрепленная к его телу, потащилась за ним с шумом и звоном. Он сел передо мной на пол и заговорил хриплым голосом: «Ха-ха-ха… маленькая принцесса… пестрые картинки… да, теперь я могу хорошо рисовать, могу отлично рисовать… я нарисую тебе картину, на ней будет изображена твоя красавица мать… Не правда ли, ведь твоя мать — красавица? Только попроси ее, чтобы она не совершала надо мной никаких превращений, я не хочу быть жалким человеком Леонардом Эттлингером — он давно уже умер… Я красный коршун и могу рисовать, когда поем цветных лучей! Я могу рисовать, если мне лаком будет служить горячая кровь… Мне нужно крови из твоего сердца, маленькая принцесса!..» С этими словами он схватил меня, привлек к себе, обнажил мою шею, и мне показалось, что в его руке сверкнул маленький нож. На мои пронзительные крики сбежались слуги и бросились все на помешанного. Но он с богатырской силой швырнул их на пол. В это самое мгновение на лестнице раздался шум и стук. Сильный, высокий мужчина вбежал в комнату с громкими возгласами: «Боже мой, он убежал от меня! Боже мой, вот несчастие! Подожди, подожди, проклятый!» Как только помешанный увидал этого человека, внезапно все силы оставили его, и с воем он бросился на пол. На него надели цепи, которые принес с собой высокий мужчина, и увели прочь в то время, как он испускал страшные вопли, подобно связанному дикому зверю.
