Принцесса весело прыгала, танцевала, смеялась, напевала La Rachelina molinarina и целовала то одну, то другую даму, уверяя, что никогда в жизни ей не было так весело и что этим она обязана славному капельмейстеру. Строгая и серьезная Бенцон смотрела на это с крайним неудовольствием и наконец, отведя принцессу в сторону, шепнула ей:
— Гедвига, помилуйте, что за поведение!
— Я думаю, милая Бенцон, — возразила принцесса, у которой глаза блестели, — я думаю, что мы не будем сегодня умничать и критиковать, а отправимся лучше спать! Да, спать, спать!
И с этими словами она велела подать себе карету.
В то время как принцесса предавалась лихорадочной веселости, Юлия была безмолвна и печальна. Склонив голову на руку, она сидела у рояля и ее видимая бледность и затуманенный взор ясно доказывали, что ее грусть причиняет ей даже чисто физические муки.
И Крейслера покинул его юмористический жар. Уклоняясь от всякого разговора, он медленно направился к двери. Бенцон удержала его.
— Я сама не знаю, — проговорила она, — что за странное смущение сегодня…
(М. прод.)…до меня донесся и знакомый, и таинственный аромат, сам не знаю от какого великолепного жаркого; он струился над крышами в виде каких-то голубоватых облачков, и в туманной дали раздавались милые голоса, шептавшие в вечерней тишине:
— Мурр, Мурр, возлюбленный мой, где ты медлил так долго?
И в ответ на этот таинственный голос я запел:
О, грудь моя, зачем же снова
Ты так трепещешь, так томишься?
Ты счастья жаждешь неземного?
Ты к небесам, мой друг, стремишься?
Воспрянь, о кот! Забыть спеши
Тоску больной своей души!
И вот надежда оживает,
Мой дух исполнен обаянья,
Веселье мной овладевает!
Восстань на смелые деянья!
Стремись бестрепетно вперед:
Тебя жаркое где-то ждет!
Так пел я, предаваясь восхитительным снам и совсем забывая об ужасном шуме, суматохе и криках: «Пожар!» Но и здесь, в родном моем царстве, на крыше меня не хотели оставить странные видения того незнакомого ужасного мира, в который я впервые попал игрой рокового случая. Прежде чем я успел принять какие-нибудь меры предосторожности, из дымовой трубы показалось одно из тех странных чудищ, которые у людей называются трубочистами. Заметив мое присутствие, черномазый негодяй воскликнул: «Прочь, котище!» — и швырнул в меня своим помелом. Уклоняясь от удара, я перепрыгнул на другую, ближайшую, крышу и начал спускаться по водосточной трубе. Но кто изобразит мое радостное изумление, могу сказать, мой радостный испуг, когда мне стало ясно, что я нахожусь на крыше дома, где живет мой славный, добрый господин! Проворно карабкался я от одного слухового окна к другому, но все они были заперты. Я возвысил свой голос — тщетно, мне никто не внимал! Между тем над горевшим домом все выше и выше поднимались грозные тучи дыма, между ними сверкали светлые струи воды, тысячи голосов сливались в диком, нестройном говоре, а пожар все разрастался, становился все более страшным. Вдруг открылось предо мной слуховое окно, и из него выглянул мейстер Абрагам, одетый в свой желтый шлафрок. Увидев меня, он радостно воскликнул:
