— Боже мой! — воскликнул Крейслер в то время, как все мускулы его лица пришли в особое состояние, предвещавшее, что он впадет в юмор. — Боже мой! Милостивейшая принцесса, не несчастнейший ли я капельмейстер, какого только можно себе представить! Разве не противно всем правилам справедливости, что в обществе нужно скрывать свои волнения, или — выражаясь образно — нужно свою волнующуюся, тяжело дышащую грудь стягивать косынкой приличия? Разве все эти пожарные заведения, установленные и созданные обществом «хорошего тона», могут совсем погасить пламя, прорывающееся то здесь, то там? Лейте сколько угодно — и чаю, и сахарной водицы, прибавьте к этому и должную дозу приличных разговоров и приятного бренчанья, делайте, что хотите, но стоит только тому или другому наглому поджигателю бросить вам в душу конгревскую ракету-и тотчас же вспыхивает яркое, ослепительное пламя, и горит, и даже жжет, чего никогда не случается с чистым светом луны! Да, милостивейшая принцесса, я самый несчастнейший из всех, живущих на земле капельмейстеров. Запевши ужасный дуэт, я постыдно рискнул зажечь дьявольский фейерверк со всеми горящими шарами, змейками и хвостатыми ракетами. И что же я вижу? Везде горит! Пожар, пожар, разбой! Позвать сюда пожарных, воды, воды! Помогите, спасите!
Крейслер устремился к нотному ящику, вытащил его из-под рояля, открыл его, перерыл все ноты, схватил какую-то партитуру — это была Molinara Paesiello[44], уселся за рояль и начал ритурнель известной песенки «La Rachelina, molinarina»[45], открывающей выход на сцену мельничихи.
— Но, любезный Крейслер! — проговорила Юлия робко и испуганно.
Крейслер бросился перед Юлией на колени и стал говорить умоляющим голосом:
— Милая, дорогая Юлия, сжальтесь над высокопочтенным обществом, пролейте бальзам утешения в эти страждущие сердца, спойте Ракелину! Если вы этого не сделаете, мне ничего больше не останется, как у вас на глазах низвергнуться в бездну отчаяния, на краю которой я уже теперь нахожусь, и напрасно тогда вы будете удерживать меня за полу сюртука, напрасно будете стараться отклонить от мрачного решения, напрасно будете ласково и добродушно восклицать потерянному капельмейстеру: «Останься с нами, Иоганн!» Я уже буду находиться у Ахерона. Итак, прошу вас, спойте же, дорогая Юлия!
Юлия уступила просьбе Крейслера, хотя с явной неохотой.
Когда песенка была спета, Крейслер тотчас же начал известный комический дуэт нотариуса и мельничихи.
