Люди танцевали. Со всего квартала собрались, и даже из соседнего пришли.
Когда они заиграли танго, Мария обернулась ко мне, а я сказал: "Дамы приглашают кавалеров".
Не знаю, почему я так сказал. Она пригласила меня, и мы танцевали. В шутку, конечно. Она даже посмеивалась. Веселая. В августе еще бывают такие славные вечера. Темнело, но было тепло. Оркестр расположился на газоне под нашим балконом, так что нам было прекрасно слышно. Они играли слоу фокс. И снова танго. А мы все танцевали. Так смешно было.
А потом она стала быстро-быстро целовать меня в губы, в глаза. Мы стояли, не танцевали уже, она все целовала меня. Она шептала, задыхаясь. И вдруг она отпрянула. Резко. Почти оттолкнула меня. Мгновение, и она на стуле. Сидит, отвернувшись. Я успел только увидеть в ее глазах ужас, я остолбенел. И все.
Я стоял на месте. Она сказала, не поворачиваясь, сдавленно: "Поди, принеси..."
Я принес воды. Она шепнула: "Спасибо".
Но пить не стала. Уткнулась в ладонь. Отняла лицо.
- Да. Спасибо. А теперь иди... займись чем-нибудь.
- Но... я... хочу с тобой.
Она достала из пачки сигарету.
- Подай зажигалку.
Господи, да где же она. Да вот же лежит. Да.
Она зажгла сигарету. Затянулась. Я видел, что ее пальцы дрожат. Меня тоже трясло. Мне стало страшно.
Она посмотрела на меня растерянно.
- Я прошу тебя, иди. Ты слышишь, я тебя прошу.
И я ушел. Музыки больше не было. В комнате шумела пустота. Было совсем темно. Когда же успело стемнеть? Я не заметил. Мне не хотелось жить.
Я повалился на пол.
Ночью Мария плакала. Я заснул, когда были уже сумерки. Но еще не рассвело. Мария, кажется, не ложилась совсем.
Я проснулся, когда соседи врубили "Маэстро". Они его без конца гоняли. Ненормальные какие-то были соседи.
Мария лежала, не двигаясь. Наверное, всю ночь не спала. Окно было открыто. Воскресенье. Было воскресенье. И больше не было ничего.
Я шел по дну огромного города, чужого, пугающего, и горели окна, но их голоса были мне незнакомы, и кто-то шел мне навстречу по улице, но не поднял на меня глаза, и мы разминулись, не видя лица друг друга, от тротуаров веяло холодом, и фонари, и силуэты над ними таились и не знали меня, и не хотели, чтобы я знал их. И где-то далеко за моей спиной остывала трубка, но недолго будет хранить она тепло ее голоса. Далекая дрожь ее голоса. Я не могу остаться, и она не может укрыть меня.
Я обещал врачу, что ровно через час вернусь в палату.
И я вижу черные углы и двери бледного неживого света. Гостиница Морг, больница мутными глазами оглядывает меня и не узнает, но сверяется с запиской и пропускает, и двери за мной закрываются, и чужие лица вновь обступают меня.
