Раздался второй гудок. Он то затухал, то набирал громкость, был неприятно-дребезжащим, но был лишь бледным подобием первого — просто напоминание, что за тебя твою работу никто делать не собирается. Кэсси отошла от зеркала, и вовремя: дверь открылась, показался Леон. Вопреки её ожиданию, ничего про одежду говорить он не стал, лишь спросил:
— Ну что, идём?
— Идём, — ответила Кэсси.
Путь от бараков до Белотравного поля был не самым близким, к тому же нельзя было идти напрямую: приходилось огибать центральные и рабочие кварталы, чтобы не нарваться на арнольдов. День выдался пасмурный, и красное солнце, скрытое за скалистыми тучами, давало сумеречный свет с рубиновым оттенком: белый цвет в таком освещении выглядел розовым, чёрный — бордовым. Каменные черепа, недобро взирающие на прохожих с крыш административных зданий, казались покрытыми кровью. Вдалеке проволочные шпили уже начали искриться и извергать зелёные ветвистые молнии, которые подхватывались верхушками башен-генераторов в виде женских голов с развевающимися волосами (Кэсси доводилось смотреть на них вблизи — это было страшноватое зрелище: при каждой вспышке глаза женщин блестели, словно они вот-вот оживут).
После второго гудка улицы наполнялись людьми, спешащими на работу. Чёрные рты сундукообразных бараков и домов из серого камня (в них жили те, кому посчастливилось дослужиться до жителя второго класса) выплевывали наружу под холодное небо рабочих, сеятелей, шахтёров, грузчиков, пекарей, виноделов, наёмных саморубов, проституток… Люди смешивались в пёстрые потоки, которые лились по улицам-венам, становясь живой кровью Колонии. Кровь, которая текла из центра в окраины, была тёмной, старой, отработанной, потерявшей надежду, а кровь, двигающаяся во встречном направлении — быстрой, молодой, уверенной, что в этом городе, задыхающемся в нечистотах под гнетом автоматонов, можно жить и искать своё счастье, не сгинув бесславно в одном из стоков-капилляров.
Под ногами хрустел сухой мох. Местами он наглел до того, что оплетал стены так, что камня под мхом не было видно — одни жёсткие коричневые волосинки. Это курчавая напасть была бедой всего города. Дома, которых сердобольные хозяева пытались избавить ото мха, выделялись большими чёрными пятнами копоти на стенах: рвать мох было бесполезно, через неделю заново отрастёт, оставалось только палить, но на это решались немногие — так всё жилище недолго сжечь.
Леон шёл по улицам своей привычной легкой походкой, держа Кэсси за руку. Обычно ей не составляло труда угнаться за ним, но не этим утром: ступни не желали ей повиноваться, и приходилось буквально тащить себя вперёд, поджав губы. Положение усугублялось тем, что в окольных кварталах жители на мох давно махнули рукой — здесь это было самым меньшим из бедствий, — так что ноги на каждом шагу по щиколотки увязали в хрусткой мерзости, которая цеплялась за обувь своими крошечными щупальцами. Кэсси должна была либо попросить Леона шагать медленнее, либо рано или поздно свалиться с ног. Но она ничего не сказала, и когда они шли вдоль очередной улочки у кольцевого канала, где воздух весь пропах тухлой рыбой и солью, Кэсси с ужасом почувствовала, что падает. Ступни провалились в мох и там застыли, решив отдохнуть без ведома хозяйки, а Кэсси уже успела перенести вес тела вперёд, намереваясь сделать очередной шаг.
