“Не царь один повелевает людям!” – это объявляет Пенфею Тиресий, намекая, что в мире действуют не только человеческие законы.
Ты сам не знаешь, что желает сердце;
Ты сам не знаешь, что творит рука;
Ты сам не знаешь, что ты есть и будешь…
[13]Это говорит Дионис. Видимо, бога все-таки следует признать, равно как и сложность человека и мира. Нельзя забывать о потаенных желаниях, о хаосе, который не приручить рассудком. Бог накажет гордеца: мир выйдет из-под контроля, и будущее сделается не совсем таким, каким его запланировали.
В одной из первых сцен “Повелителя мух” английские мальчики устраивают собрание и хором одобряют идею жить на острове по правилам, соблюдать разумный порядок, как это делают взрослые. (Правда, взрослые в этот самый момент ведут между собой очередную мировую войну и сбрасывают друг на друга атомные бомбы, но об этом новоявленные робинзоны как-то забывают.) Намечается строгий план жизни на острове, распределяются обязанности: поддерживать сигнальный огонь, строить шалаши, запасаться пресной водой, охотиться.
He <…> looked round the sun-slashed faces.
“There aren’t any grownups. We shall have to look after ourselves.” <…>
Jack was on his feet.
“We’ll have rules!” he cried excitedly. “Lots of rules! Then when anyone breaks ’em-”.
Он [Ральф] поднял голову и обвел взглядом обожженные лица.
– Взрослых здесь нет. Мы все должны решать сами. <…>
Джек вскочил.
– У нас будут правила, – крикнул он вдохновенно. – Много всяких правил. А кто их будет нарушать…
Перевод, к сожалению, не фиксирует перекличку этой сцены с предыдущей, где Джек ударяет ножом по зеленой свечке. В обеих сценах используется глагол “slash” (резать, ранить): “Jack slashed at one with his knife”, “sun-slashed faces”. Дело не только в том, что лица детей “обожжены”, но и в том, что на них уже лежит печать дикарского, животного жеста убийцы.
Но Ральф и Джек об этом не подозревают. Они рассуждают точно так же, как Пенфей. Предоставленное им девственное царство природы должно быть под контролем разума, на который следует положиться. И тотчас же в ответ, как и у Еврипида, звучит предостережение. На сцену выталкивают карапуза, который что-то испуганно бормочет. Хрюша переводит: “Он хочет знать, чего вы со змеем делать будете?” Еврипиду, чтобы открыть истину, сложность замысла, понадобились бог (Дионис) и прорицатель (Тиресий). Голдинг обходится младенцем. В конце концов, чьими еще устами глаголет истина? Хрюша – прагматик, нудный лавочник. И переводчик из него никудышный. Слова младенца следовало бы перевести иначе:
