— Наверное, лес.
— Лес и болота. Мили топей, грязи и буреломов, которые тянутся до самой Джорджии. Там водятся разные твари, и некоторые плохие люди тоже. Когда идет дождь и мне приходится оставаться в палатке, я говорю себе, что в грозу ничего плохого не случится, но все равно плохо сплю. У меня есть нож, и я держу его под рукой, но не думаю, что он сильно поможет против какой-нибудь болотной крысы или чувака, подсевшего на мет.
Энни была худой до изнеможения, и Тим стал приносить ей маленькие угощения от Бев, перед началом своей непродолжительной смены по погрузке и разгрузке в складском комплексе. Иногда это был пакетик жареного арахиса или Мак Крекерс, иногда лунный или вишневый пирог. Один раз это была банка с Уиклис[25], которую она схватила и держала между своими тощими грудями, смеясь от удовольствия.
— Уики! Я их не ела с тех пор, как пес Гектор был щенком! Почему вы так добры ко мне, Мистер Джей?
— Не знаю, — ответил Тим. — Наверное, ты мне просто нравишься, Энни. Могу я попробовать один из них?
Она протянула ему банку.
— Конечно. Тебе все равно придется ее открыть, у меня слишком болят руки от артрита. — Она протянула их, показывая пальцы, так сильно скрюченные, что они были похожи на куски коряги. — Я все еще могу вязать и шить, но Бог знает, как долго это будет продолжаться.
Он открыл банку, слегка поморщился от сильного уксусного запаха и выудил одно из солений. С него капало что-то, что, насколько он знал, могло быть формальдегидом.
— Давай-ка её сюда, а ну, верни-ка её мне!
Он протянул ей банку и съел огурчик.
— Господи, Энни, мой рот может никогда не разжаться.
Она рассмеялась, показав несколько оставшихся зубов.
— Их лучше всего есть с хлебом, маслом и хорошим холодным кофе. Или пивом, но я его больше не пью.
— Что это ты вяжешь? Шарф?
— Господь не придет в своем собственном одеянии, — сказала Энни. — А теперь идите, мистер Джей, и исполняйте свой долг. Остерегайтесь людей в черных машинах. Джордж Оллман по радио все время о них говорит. Вы ведь знаете, откуда они? — Она бросила на него понимающий взгляд. Возможно, она шутила. Или нет. С Сироткой Энни трудно было сказать наверняка.
Корбетт Дентон был еще одним представителем ночной жизни Дюпре. Он был городским парикмахером и был известен во всем округе как Барабанщик, за какой-то подростковый подвиг, о котором никто точно ничего не знал. Знали только то, что этот подвиг привел к месячному отстранению от занятий в региональной старшей школе. Возможно, в свое время, он и был настоящим бунтарем, но те времена остались далеко позади. Барабанщику было далеко за пятьдесят или даже чуть за шестьдесят, он был полноват, лысел и страдал бессонницей. Когда ему не спалось, он сидел на крыльце парикмахерской и смотрел на пустую главную улицу Дюпре. Пустую, если не считать Тима. Они обменивались отрывочными фразами, которыми обменивались только знакомые — погода, бейсбол, ежегодная Летняя распродажа, — но однажды вечером Дентон сказал нечто такое, что заставило Тима насторожиться.
