— А теперь твое дело пропало, — заявил хитроумный моряк, — воды больше нет.
— В море есть.
— А все-таки мыться нечем до завтрашнего дня, — рыбы не позволяют…
— Я хочу умыться, — ворчал Дик, — хочу окунуть лицо в черпак, как ты; да и Эмми тоже не умывалась.
— Мне не надо, — пролепетала Эммелина.
— Ну, куда ни шло, спрошу-ка я у акул, — объявил Беттон, как бы приняв внезапное решение. Он перегнулся через борт, почти касаясь лицом воды.
— Гей, там! — крикнул он, потом наклонил голову набок, прислушиваясь; и дети также заглянули за борт, сгорая любопытством.
— Гей, там! Да что вы там, заснули, что ли? А, да вот и вы! Тут у меня мальчонка с грязной рожицей хочет умыться, так нельзя ли мне зачерпнуть… О, покорно благодарю вашу честь, — доброго утра, ваша честь, мое почтение!
— Что сказала акула? — спросила Эммелина.
— Вот она что сказала: «Берите хоть целый бочонок на доброе здоровье, мистер Беттон! — Очень жаль, что не могу преподнести вам рюмочку крепенького в такое прекрасное утро!» Потом засунула голову под плавник и опять уснула; по крайней мере, мне слышно было, как она захрапела…
В шлюпке имелся большой мешок бисквитов и несколько жестянок с консервами, по большей части сардинками. Падди же имел про запас ножик, и не успели они оглянуться, как на скамейке уже оказалась откупоренная жестянка рядом с несколькими бисквитами. С водой и с апельсином Эммелины впридачу вышел настоящий пир.
Кончив есть, они припрятали остатки и занялись установкой мачты. После этого, матрос остался стоять около мачты, оглядывая беспредельную и безгласную синеву моря.
У Тихого океана три синевы: утренняя, полуденная и вечерняя. Но самая счастливая из них это синева утра: блещущая, неясная, новорожденная, — синева неба и прекрасной юности.
— Что ты высматриваешь, Падди? — спросил Дик.
— Чаек, — ответил хитрец; затем добавил про себя: — Ничего, хоть шаром покати! Ох, горемычный я! Куда повернуть: на север, на юг, на восток, на запад? И не все ли равно? Пойду на восток, а они окажутся на западе, пойду на запад, — окажутся на востоке. Да и не могу идти на запад, прямо ветру в зубы. Пойду на восток, и будь что будет!
Он поднял парус и поставил его по ветру. Потом переложил руль, удобно прислонился спиной и предался воле ветерка.
Отчасти в силу своей профессии, а отчасти и самого своего характера, он был так же спокоен, как если бы отправлялся с детьми на прогулку хотя, быть может, вел их навстречу голодной смерти.
