16. — Итак, то, что едино и просто по природе, человеческая ущербность расчленяет и, силясь стяжать часть вещи, частей не имеющей, не обретает ни доли, которой не существует, ни целого, которого отнюдь не жаждет. — 17. Каким же, — говорю, — образом? — Кто, — отвечает она, — ищет богатств, избегая скудости, не заботится о могуществе, но предпочитает оставаться ничтожным и безвестным и даже отказывается от многих естественных удовольствий, лишь бы не потерять накопленных денег. 18. Однако таким способом не достается самодостаточность тому, кого силы покидают, кого тяготы жалят, кого ничтожество унижает, кого скрывает безвестность. 19. Кто же вожделеет лишь могущества, расточает казну, брезгает наслажденьями и почестью, могущества лишенной, и самое славу не ценит. 20. Но ты видишь, сколь многого ему недостает; ведь иной раз он нуждается в необходимом, снедаемый тревогами, а поскольку не может их разогнать, теряет даже то, к чему больше всего стремился, — могущество. 21. Подобным же образом можно рассудить о почестях, славе, удовольствиях; ведь поскольку всякое из них есть то же, что прочие, любой, кто добивается какого-нибудь из них без прочих, не овладевает и тем, чего жаждет. — 22. А что, — говорю, — если бы кто-нибудь желал получить все разом? — Значит, он желал бы высшего блаженства; но разве обретет он его в тех благах, кои, как нами показано, не могут дать того, что сулят? — 23. Никоим образом. — Итак, в этих вещах, кои, взятые по отдельности, считаются способными доставить тот или иной предмет желания, никак не следует искать блаженства. — Согласен, — говорю, — и нельзя сказать ничего справедливей.
24. — Таким образом, — молвит она, — ты теперь знаешь образ и причины мнимого счастья. Обрати же взор разума в противоположную сторону; там тотчас увидишь счастье истинное, которое мы обещали. — 25. Подлинно, — говорю, — это ясно и слепому, и ты показала это счастье немногим раньше, когда усердствовала открыть мне причины мнимого. 26. Ведь, если не обманываюсь, истинное и совершенное счастье есть то, которое делает человека самодостаточным, могущественным, достойным уважения, знаменитым и радостным. 27. Но чтобы ты видела, что я уразумел предмет глубже: если какая вещь способна в самом деле доставить лишь одну из этих вещей (поскольку все они суть одно и то же), то не колеблясь признаю ее за полное блаженство. — 28. Счастлив ты, о мой питомец, в сем мнении, — молвит она, — однако прибавить бы к нему еще одно! — Что именно? — спрашиваю. — 29. Думаешь ли ты, что среди этих смертных и тленных вещей есть что-то, способное вызвать состояние такого рода? — Вовсе нет, — отвечаю, — и это тобою показано так, что большего желать нельзя. — 30. Итак, эти вещи, как представляется, приносят смертным лишь образы истинного блага или некоторые несовершенные блага, истинное же и совершенное благо даровать не могут. — Согласен. — 31. Далее, поскольку ты постиг, что есть истинное счастье, а что лишь прикидывается блаженством, остается теперь научить тебя, где искать истинного. — Этого, — говорю, — я жду уже давно с нетерпением. — 32. Но коль скоро, как угодно было нашему Платону в «Тимее»
