1. Тогда я: — Истину, — говорю, — молвишь, о кормилица всех добродетелей, и я не могу отрицать стремительнейший бег моего благополучия. 2. Но это-то еще сильнее жжет воспоминания: ведь при всякой превратности Фортуны несчастнейший род злополучия — в том, что ты был счастлив{70}.
3. — Но в том, что ты, — отвечает она, — терпишь кару за ложные мнения, не можешь по справедливости винить обстоятельства. Ведь если волнует тебя пустое имя случайного счастья, тебе следует размыслить со мной, сколь более многочисленные и великие блага у тебя досель в изобилии. 4. Итак, если то, что в общем счете твоей Фортуны было у тебя самого драгоценного, по божественной воле соблюдено тебе целым и невредимым, вправе ли ты, сохранив все лучшее, жаловаться на злополучие? 5. Живет ведь и здравствует драгоценнейшее рода человеческого украшение, Симмах, тесть твой и — что без промедления ты купил бы ценою жизни — муж, мудростью и добродетелями исполненный, и, не заботясь о своих обидах, горюет над твоими. 6. Жива жена, скромная нравом, целомудрием и стыдливостью превосходная и — чтобы все ее достоинства заключить в кратких словах — похожая на отца; жива, повторяю, и для тебя одного, жизнь сию возненавидев, хранит в себе дыханье, и я должна признать, единственное, чем умаляется твое счастье, — то, что от тоски по тебе она чахнет в слезах и печали. 7. Что говорить о детях-консулах, в которых, насколько доступно отрокам в эти лета, уже блещет образ отцовского и дедовского духа?
8. Итак, коль скоро главная забота смертных — жизнь сохранять, о, сколь счастлив ты, если сумеешь постичь свое благоденство, — ты, у кого даже и ныне вдоволь вещей, кои, никто не усомнится, дороже жизни! 9. Посему осуши слезы; еще не возненавидела Фортуна всех твоих близких до одного, не обрушилась на тебя безмерно могучая буря, пока держатся цепкие якоря, не позволяющие потерять ни утешение в настоящем, ни надежду на будущее.
10. — Пусть они держатся, — отвечаю: — я молю о том; будь они крепки, мы выплывем, как бы ни обернулись дела. Но ты видишь, сколь многое из славы нашей исчезло. — 11. На это она: — Продвинулись мы немного, если уже не все в твоей участи тебя удручает. Но нестерпимо мне удовольствие, с каким ты, в печали и тревоге, жалуешься, что недостает чего-то в твоем благоденстве. 12. Кто обладает счастьем столь безупречным, чтобы хоть с какой-нибудь стороны не ссориться со своим положением? ведь состояние человеческих благ — вещь беспокойная: или не сполна они достаются, или остаются не навечно. 13. У этого денег в избытке, но низкий род ему стыден; этот по знатности своей известен, но, скудостью средств стесненный, предпочел бы безвестность. 14. Тот, одним и другим наделенный, оплакивает жизнь безбрачную; иной, осчастливлен супружеством, но детей лишен, блюдет богатство для чуждого наследника; другой, радостный иметь потомство, проливает слезы над преступленьями сына или дочери. 15. Потому никто легко не мирится с состоянием своей фортуны; каждой ведь присуще нечто, чего не испытавший не знает, а испытавший трепещет. 16. Прибавь к этому, что у человека более счастливого чувства нежнее, и, если не удается все по его прихоти, он, ко всякой неудаче непривычный, от малейших приходит в уныние: столь незначительны вещи, способные отнять у счастливца высочайшее его блаженство. 17. Сколь много, как ты думаешь, таких, кто почитал бы себя близкими к небу, достанься им малейшая часть оставшегося у тебя благополучия? Это самое место, которое ты называешь изгнанием, для здешних жителей — отечество. 18. Итак, ничто не будет несчастьем, если ты его таковым не сочтешь, и обратно — всякий жребий блажен для невозмутимо терпеливого. 1д. Кто счастлив настолько, чтобы, поддавшись недовольству, не пожелал переменить свое состояние? 20. Сколь великою горечью окроплена сладость человеческого счастия! даже если оно и кажется отрадным наслаждающемуся, однако не помешаешь ему уйти, когда захочет. 21. Итак, ясно, сколь плачевно блаженство смертных дел, которое ни у безмятежных не остается навечно, ни беспокойных не радует сполна.
