17 ноября председатель Моссовета имел обстоятельный разговор с Петроградом — с представителем Совнаркома А.Г. Шлихтером. Он сообщил о состоянии городского хозяйства, положении трудового населения, попросил правительство срочно выделить денежные средства для выплаты заработной платы рабочим фабрик и заводов, брошенных владельцами. Узнав, что Совет Народных Комиссаров принял декрет о роспуске Московской городской думы, Михаил Николаевич обещал немедленно сообщить об этом коллегам по работе.
Президиум Моссовета заседал по два раза в день. На его председателя обрушилась лавина срочных дел. Главные трудности: саботаж служащих, тяжелое продовольственное положение в городе, уличные грабежи. Не сняли с Покровского и прежних обязанностей — по иностранным делам. В этом круговороте, говорится в одном из писем Михаила Николаевича, «буквально дыхнуть некогда, а издохнуть можно, сколько угодно». Много сил ушло на налаживание работы нового, советского аппарата управления. Саботировавшие чиновники постарались внести полный хаос в делопроизводство. Не останавливались они и перед прямым вандализмом. В одном из документов, подписанных Покровским после осмотра помещения бывшего иностранного отделения генерал-губернаторского дома, отмечалось, что входная дверь была взломана, конторки и ящики столов вскрыты, дела и бумаги выброшены, заграничные паспорта, билеты на жительство и т. д. оказались сваленными в кучу, разорванными и «вообще приведенными частью в негодность». Такую же картину можно было увидеть во многих других ведомствах.
Вечером 3 декабря 1917 года Покровский проводил очередное заседание президиума Моссовета. В начале его доклада о работе большевистской фракции Учредительного собрания принесли сразу две телеграммы наркома иностранных дел Л.Д. Троцкого, переданные по радио и по телеграфу. Текст их был идентичный: Покровскому предлагалось немедленно выехать в Брест-Литовск, чтобы присоединиться к советской мирной делегации, которая вела переговоры о заключении мира с Германией и ее союзниками. «Ваше присутствие совершенно необходимо», — говорилось в телеграммах. И хотя Покровского, по его собственному признанию, одолевали сомнения, он уже на следующий день был в Питере. Возник вопрос об инструкциях. Михаил Николаевич правомерно полагал, что, отправляясь «делать мир», он должен знать, как этот мир представляет советское правительство. «Я был уверен, — писал он, — что у Троцкого я найду готовый план переговоров, в который меня сейчас же посвятят. Тут меня постигло первое из моих разочарований: если только этот план не скрывали от меня нарочно (а это, по всей вероятности, было бы совершенно нелепо), то остается один вывод — никакого плана у Троцкого не было».
