Он много писал о страстях греческих героев. Он сравнивал гнев Ахилла с собственным гневом, который возникал в разных ситуациях, и оказывалось, что у него самого даже чуть-чуть более героический характер, чем у древнегреческого полубога. Гарольд много писал о мужестве и даже выписал пассаж об Эсхиле из книги Эдит Гамильтон: «Для него жизнь была приключением, приключением поистине опасным, но люди не рождены для жизни в уютных гаванях».
Писал Гарольд и о гордости, цитируя уже самого Эсхила:
Карает за гордыню карой грозною
Судья крутого нрава, беспощадный Зевс[45].
Гарольд становился героем написанных им историй; он стал более чутким и зорким, чем его одноклассники. Но самое главное и самое лучшее заключалось в том, что отрывки из речей великих греков внушали ему ощущение глубинной связи с давно минувшими временами, с давно умершими мужчинами и женщинами. «Я делаю так, что славные деяния становятся приятны детям», – хвалился один спартанский учитель, и это общение с высоким совершенством воодушевляло Гарольда. Однажды вечером он ощутил нечто вроде экстаза историка, когда читал «Надгробную речь» Перикла и делал выписки в свой дневник.
Гарольд начал разделять представления греков о достоинстве, ценности и смысле жизни. Он начал – особенно в конце дневника – выносить суждения и устанавливать связи. В одном месте он писал о различиях между воинственным Ахиллом и хитроумным Одиссеем. Гарольд начал также подмечать черты, отличавшие его от древних греков. В некоторых записях сквозит откровенная антипатия. Греки были хороши в соревновательной доблести – например, в поиске славы, но были далеко не так сильны и привлекательны, когда речь шла о добродетели сострадания – им и в голову не приходило протянуть руку помощи тому, кто оказался в беде или трудном положении. У них начисто отсутствовало чувство милосердия, они не ведали христианской любви – любви даже к тому, кто ее совершенно не заслуживает.
Спустя несколько недель мисс Тейлор попросила Гарольда дать ей почитать его дневник. Гарольд согласился очень неохотно, так как в дневнике было много личного. Учителю-мужчине он никогда не позволил бы увидеть, как он чувствителен, но мисс Тейлор он доверял и разрешил ей взять дневник домой.
Она была поражена его содержанием – почти шизофреническим. Иногда Гарольд подражал напыщенному стилю Гиббона[46], иногда лепетал, как сущее дитя. Иногда он выражался цинично, иногда – книжно, иногда – наукообразно, Роберт Орнштейн писал:
