Взошла на горы черна тень,
Лучи от нас прогнала прочь.
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне — дна.
Но где, природа, твой закон?
С полночных стран встает заря.
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мечут огнь моря?
Вот хладный пламень нас покрыл,
И в ночь на землю день вступил
[2].
Прав был Михаил Васильевич в своем знаменитом разговоре с всесильным Шуваловым. Этот самодур-вельможа, рассердившись на него за что-то, крикнул:
— Я отставлю тебя от академии!
Ломоносов внимательно на него посмотрел и сказал просто и значительно:
— Нет. Разве, что академию от меня отставят.
Начался этот бой, в сущности, по пустяковому поводу. Михаил Васильевич написал и пустил по рукам без подписи шутливый «Гимн бороде», в котором жестоко высмеял духовенство. Правда, он уже давно объявил себя ярым врагом поповства, требуя ограждения светской науки от посягательств на нее со стороны церкви. Но это его произведение особенно обозлило духовенство.
Через некоторое время в двери к Ломоносову постучались два знатных монаха.
— Мир дому сему!
Явление необычное. С попами хозяин дома мало водился да и грешков против них немало за собою чуял. Однако виду не подал.
— Христина, угости пивком, — попросил жену и усадил гостей за стол.
Завели разговор о высоких материях.
— Как полагаешь в велемудрой учености своей, батюшко Михайло Васильевич, — спросил как бы между прочим монах и помаслил глазками собеседника, — существуют ли какие другие миры животные, окромя нашего земного?
Хозяин насторожился, но ответил твердо:
— Полагаю, что есть такие и на других планетах.
— А не противно ли сие учению церкви? — елеем пролился в уши профессора сладкий голос.
— На этот счет собственное мнение имею.
— Та-ак. Ты только не гневайся, батюшко. Я из любознательства. Объясни, нам неукам, справедливо ли про тебя сказывают, будто по своей науке считаешь землю древлее происхождением, нежели то указано по церковным книгам?
— Да, считаю.
— Неужто верно и то, что велишь в монахи постригаться не раньше пятидесяти годов и, тьфу, мерзко вымолвить, требуешь для православных, буде то понадобится, четвертого брака, а по нужде и пятого?
— И то верно. Наука так требует.
Михаил Васильевич большую силу употреблял, чтобы сидеть спокойно на месте.
— Ах, грех-то какой! — сокрушенно сказал монах и обернулся к другому, и оба они с печальной укоризной качнули главами.
— И последнее, — грустно посмотрел монах в лицо ученого, которое уже начинало нервно подергиваться, — не восстаешь ли ты противу крещения младенцев о зимнюю пору?
