Тени и отзвуки времени | страница 2



Зачем ты знать желаешь, кто мы,
Коль не бываешь вовсе дома?

А в кабинете хозяина — вещь, ошеломляющая в тропиках, — камин. Топчан из черных эбеновых досок. Неправдоподобно яркие цветы в старинной, обвитой ощерившимися драконами вазе. И на каминной полке багровые огоньки благовонных палочек прямо под носом у древней статуэтки коленопреклоненного тямского[1] пленника. Рядом — дружеский шарж — скульптурный портрет самого хозяина, изображенного в момент творческого экстаза. На стене, сбоку от камина, еще два живописных его портрета: один на доске — черными и золотыми штрихами по алому фону; другой — на дне широкой тарелки — серебристо-серое лицо с перламутрово-черными усиками, правый глаз лукавый и смешливый, а левый — печальный.

— Художник, — поясняет Нгуен Туан, — уловил двойственность моей натуры. Ну, ничего, я к гостям всегда оборачиваюсь веселой стороной. Печальная — для членов семьи и литературных критиков.

Картин здесь много. Гравюры — иллюстрации к поэме великого Нгуен Зу. Масло — виды Ханоя и рядом с книжным шкафом — солдат, ведущий в поводу лошадь. Кажется, будто вот-вот он выйдет с конем из рамы и вывезет во вьюках всю хозяйскую библиотеку. А библиотека немалая: книги на многих языках и самые разные. Здесь и написанная в XV веке одна из первых вьетнамских географий, и нарядная французская книжка «Наши друзья — деревья». Мне, горожанину, трудно в ней разобраться, да и язык как-никак чужой. И вдруг хозяин говорит:

— Деревья — моя слабость. Это великое счастье, что они не могут передвигаться. Иначе давно бы ушли из городов. Представляю, как мы им надоели!

Мы усаживаемся за трапезу. Мою бамбуковую табуретку с гнутыми, как у венских стульев, ножками хозяин ставит посередине, между собой и другим гостем, прозаиком То Хоаем, нашему, советскому читателю хорошо знакомым. И после того, как мы воздаем должное хозяйскому гостеприимству, я достаю из кармана блокнот и говорю, что хочу, мол, расспросить хозяина о его биографии.

— Пожалуйста, пожалуйста, — отвечает Туан, — только спрячь свой блокнот.

Не очень-то полагаясь на память, я, когда вернулся в гостиницу, записал его рассказ в тот самый блокнот:

«Будем придерживаться общепринятого порядка. Когда я родился, тебе известно. Да-да, в деревне Нянмук, под самым Ханоем. Мужчины в нашем уезде издавна славились усердием в науках и потому старались переложить главную тяжесть трудов по хозяйству и в поле на женщин. Зато за столом они всегда были первыми, и я стараюсь, как могу, поддерживать эту благородную традицию…»