Раз или два им случилось видеть, как море сердится: приморские сосны протяжно шумели, на землю падали их огромные, жесткие шишки, с грохотом рушились на берег высокие, сильные волны, и над извилистой кромкой пустынного берега вился летучий туман брызг.
Что ж, все это он увидит еще раз. Он поселится на самой тихой улице. У него будет своя комната, любимые книги, какая-нибудь кошка или собака. Даже, может быть, птица. Попугай, например. Не все ли равно? Лишь бы было нужно о ком-то заботиться. Вечерами он будет сидеть на набережной, провожать взглядом гуляющих, любоваться на уходящее за море солнце. Так он спокойно дождется и своего заката. Вполне возможно, что это случится скоро. Всякому костру рано или поздно суждено догореть. Стоит ли по этому поводу особенно огорчаться?
И все же очень трудно было покинуть школу, в которой он работал. Ей ведь отдано было семнадцать лет жизни. За это время ее надстроили, разбили перед фасадом цветники, оборудовали спортивную площадку. Там, в историческом кабинете, стояла статуэтка Афродиты Книдской. Она чем-то очень напоминала молодую Клавдию.
Тяжело было расставаться с детьми, с этими озорными мальчишками и девчонками. Он любил их, в каждом из них жила частица его самого. Бросил их на полпути… Что ж делать, если так случилось?
С помощью друзей Иван Васильевич продал домашние вещи и книги, и теперь, перед тем, как уехать в Колхиду, оставалось только одно дело: ему хотелось съездить в Новотайгинск, попрощаться с теми местами, где прошла большая половина его жизни.
Рано утром, стоя у вагонного окна, Иван Васильевич пристально вглядывался в бегущие мимо улицы пригорода и не узнавал родного города. Незнакомым оказался и двухэтажный белый вокзал, выросший на месте желтого закопченного строения, и площадь перед вокзалом, где прежде дремали извозчики, а теперь сверкали лаком новенькие, комфортабельные такси. Вдали голубели прежние горы, и над ними простиралось привычное небо, но город стал совсем иным. Было такое ощущение, что в старую раму вставили новую картину. И позже, когда он ехал по улицам в одном из этих такси, всюду искал взглядом старое, привычное. Несколько раз мелькнули знакомые черты: резные ворота с подгнившими столбами, водоразборная будка на перекрестке, обомшелая и жалкая, кое-где старые, деревянные дома. Все остальное, то самое, что он так бережно хранил в памяти, исчезло без следа.
Неожиданно вспомнил, как встречал Клавдию, в тот год, когда она кончила учительские курсы и приехала сюда уже его невестой. Это было в двадцать первом году, летом. Ехали, кажется, вот этой же длинной улицей. Дергалась пролетка по крупному булыжнику, качалась пыльная спина извозчика, а рядом бежал легчайшей балетной рысцой игреневый жеребенок. Клавдия шалила, тянулась к нему, стараясь погладить его морду, а он, опасливо стрельнув темным глазом, шарахался в сторону от ее руки… Да, тогда была Клавдия. Теперь он ехал один.
