Он что, соизволил запомнить мое имя?! Плохо, совсем плохо, даже отвратительно! Ради премии-пятипроцентки или лотерейного изобретательского билетика целый цеховой парторг ни за что не пойдет разыскивать простого гегемона в столовую. Явно у кого-то не по-детски пригорает, соответственно, мне следует ждать оказии или по партийной, или по инженерной части. Иному бы впору радоваться шансу на карьерный рывок, да вот незадача, с моими скелетами в шкафу такие финты категорически противопоказаны, отпираться же от них – подозрительно, а значит опасно.
В любом случае, сожалеть о сделанном поздно; оставив мастерам на прощание чеширскую гримасу, я как агнец на заклание поплелся вслед за Василием Крамером. К немалому удивлению – не на выход, а наоборот, на второй этаж столовой, о котором я ранее и не подозревал.
За лестничным пролетом открылся непривычно тихий, плотно заставленный пальмами коридор, глухие нумерованные двери…
— Приватные кабинеты?! — восхитился я вслух.
— Административный блок, — хмыкнул в ответ парторг. — Нам сюда, — он указал на одну из дверей: — Тут все свои, пихай сильнее!
Открывшаяся комната тонула в многослойном табачном кумаре. Полуденный свет с трудом пробивался из тянущейся у самого потолка стеклянной ленты окна к массивному, крытому кумачом столу. Расположившиеся за ним товарищи удивительным образом оставались в тени; впрочем, не узнать их нельзя. Профорга Лукашенко выдает чуб, он так лихо зачёсан, что страшно за жизнь ответственного товарища – вдруг чуб своей тяжестью перетянет гладкобритую голову на сторону, да переломит длинную рахитичную шею. Начальник цеха Петр Петрович привычно скрутил на груди тяжелые рабочие руки. Он всегда такой, что на трибуне, что в заводском коридоре, незлобивый ворчун-коротышка, совсем как мишка Гамми, только с густой, прячущей безвольный подбородок ярко-рыжей щетиной и кустистыми, низко нависшими на тёмно-жёлтые глаза бровями.
— Надымили, прям как на партсобрании, — поморщился вошедший следом Василий.
— Алексей? — на мгновение оторвался от чтения бумаг товарищ Лукашенко. — Проходь, садись.
Недурно устроился на перекус заводской истеблишмент. Отлитая из молочного стекла ваза полна сочной антоновки, в тарелках буженина, колбаса и сыр, отдельно высокая горка белого хлеба, в хрустальном графинчике, готов спорить, напиток покрепче воды.
— Добрый день, — поздоровался я, устраиваясь на стуле.
— Угощайся, — вместо приветствия Петр Петрович подтолкнул в мою сторону полную папирос серебряную шкатулку "Лафермъ".
