– Так значит, вы знаете… – пролепетала я. – Знаете, что она…
– Да, то ведомо мне. Мой брат по ордену Мартин рассказал мне все о постигшем его горе. И потому я здесь. Мужайся, дитя. Городской лекарь уже приходил?
– Нет, еще нет… – И я не сдержалась: – Мама ни за что не поступила бы так с нами!
– Я знаю. Но знаю я и то, что она страдала от меланхолии, опасной хвори духа и души. – Лицо его посуровело. – Ей нужно было вовремя обратиться к своему духовнику. Или ко мне. Проведя экзорцизм[13], ее можно было бы исцелить.
– Но что, если она просто ходила во сне? Что, если этот сосед возводит на маму злую напраслину?
– И это тоже возможно. Но что бы ни случилось, если врач и духовник смогут доказать, что самоубийца действовала в помрачении рассудка, ее можно будет похоронить по-христиански. Я поговорю с мастером-медиком и отцом Оберлином.
Во мне затеплилась надежда, но в то же время мне показалось странным, что приор обсуждает все это со мной, а не с моим отцом – хозяином дома и супругом покойной. От перенапряжения последних часов мне сдавило грудь, и я почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза.
Похоже, настоятель это заметил.
– Доверься мне, Сюзанна. И, главное, уповай на Господа. А теперь проведи меня к твоему отцу, дитя.
Закрыв дверь, я вздохнула едва ли не с облегчением.
– Можно у вас кое-что спросить, брат Генрих?
– Спрашивай, Сюзанна.
– Правда ли, что тело самоубийцы может навлечь на людей страшную беду – войну, мор[14], бурю?
– Все это лишь старые суеверия. Но истинно то, что по ночам у могилы самоубийцы могут собираться ведуны и ворожеи, чтобы набраться колдовских сил от отравленной демонами неупокоенной души. Потому действительно надлежит сжигать бренные останки самоубийц. Но знай, что твоя мать не покончила с собой по собственной воле. Так или иначе, произошел несчастный случай. И я приложу все усилия, чтобы люди поняли это.
– Так вы были с ней знакомы?
Приор удивленно посмотрел на меня.
– Разве она никогда не рассказывала вам, детям, что мы с ней выросли вместе?
Я покачала головой.
– Странно. Наши семьи жили по соседству в переулке Шустергассе.
И тут я вспомнила, что после того, как Мартин принял постриг[15] восемь лет назад, мама о чем-то подобном упоминала. И потом, некоторое время спустя, Мартин однажды сказал, что его приор кажется суровым и озлобленным человеком, а мама тихо добавила, что тот еще в детстве был немного странным. Но, конечно, об этом я сейчас говорить не стала.
