«Ты чего там ковыряешься, чёрт возьми, выставил тут свою задницу, косишь под каппутистов?[56]» — крикнул ему кузнец из пролёта.
Он трясущейся рукой взял зубило, и, прижав левую руку к заду, медленно вернулся под мост. Молодой кузнец, увидев, что от руки Хэйхая идёт жёлтый дым, вытаращил единственный глаз и закричал: «Брось, брось, я тебе сказал! — И уже не своим голосом завопил: — Брось, гадёныш!»
Хэйхай сел перед кузнецом на корточки, разжал руку, потряс её, и зубило, покатившись, оказалось у ног кузнеца. Не поднимаясь, он снизу посмотрел кузнецу в лицо.
Кузнеца затрясло: «Не смотри на меня, сученыш, не смотри, говорю!» Он отвернулся. Хэйхай встал и вышел из пролёта… Он помнил, что, выйдя из пролёта, он посмотрел на небо, на небе не было ни облачка, лишь белая прозрачная луна была похожа на малюсенькое облачко…
Он почувствовал усталость, в ушах как будто зажужжали пчёлы. Встав с раскладного стула, он пошёл и лёг на постель старого кузнеца. Когда он положил голову на ватник, его веки сами закрылись. Он почувствовал, как чья-то рука гладит его по лицу, по рукам, ему было больно, но он терпел. На него упали две большие слезы, одна капелька упала на губы, он её проглотил, другая больно стукнулась о кончик носа.
«Хэйхай, Хэйхай, проснись, хоть поешь». Нос сильно зачесался, и Хэйхай резко подскочил, увидев перед собой девушку. Из его глаз хотели выкатиться две слезинки, но он изо всех сил удерживал их, и в конце концов они забежали в горло.
«Держи». Она развязала свой красный платок. В платке лежали две пампушки. В одной пампушке был солёный огурец, в другой — зелёный лук. Сверху на пампушках лежал длинный волос с золотистым кончиком. Девушка взяла его двумя пальцами и скрутила в шарик, Хэйхай услышал, как волос звонко упал на землю.
«Ешь же, дурачок», — сказала девушка, гладя его по шее.
Хэйхай надкусил сначала зелёный лук, затем солёный огурец, затем пампушку, жевал и глядел на девушку.
«Как же ты руку обжёг? Это одноглазый, да? Ещё будешь меня кусать? Какие у тебя крепкие зубки».
Уши мальчика задрожали, и он, заслоняя лицо, поднял обе руки: одну с пампушкой, другую с солёным огурцом и перьями лука.
Ночью прошёл грозовой дождь. Придя на рассвете на стройку, рабочие увидели, что все камни начисто вымыты, а песчаная отмель стала гладкой и ровной. В жёлобе внизу шлюза вода поднялась на две пяди, в воде ярко-синими пятнами отражались убегавшие тучи. Резко похолодало, осенний ветер, задувавший через пролёты моста, и шелест бескрайнего джутового поля насквозь пронизывали холодом. Старый кузнец, словно броню, надел на себя свой замасленный ватник, пуговицы на котором давно отлетели, ему приходилось его запахивать, подвязавшись красным резиновым шнуром. Хэйхай всё так же ходил в трусах, с голой спиной и босой, но не было видно, чтобы он ёжился от холода. Тряпка, которая была намотана у него вокруг пояса, то ли потерялась, то ли он куда-то её спрятал, и сейчас на поясе болтался только красный резиновый шнур. За это время у него на несколько сантиметров отросли волосы, у корней они торчали ёжиком и стояли дыбом, как у сумасшедшего. На лицах рабочих при виде Хэйхая, шлёпающего босыми ногами по мокрым после дождя камням, читались жалость и в то же время восхищение.
