«Товарищ Лю, а вы тоже будете спать в пролёте?»
«Я — другое дело. У меня есть велосипед. И хочу ли я спать здесь или в другом месте — не вашего ума дело. Если командование ездит верхом на лошадях, так всем солдатам лошадей подавай? Чёрт бы вас побрал. Отработаете, получите трудодни, обменяете их на один цзинь[52] зерна. А кто не хочет работать за два мао,[53] пусть проваливает. Даже заморыш получит свою пайку, достроит шлюз, глядишь, может, и мясо нарастит…»
Хэйхай не слышал речей Лю. Он положил тонкие руки на каменное ограждение, в руках у него был молоток. Над джутовым полем слышалась музыка, подобная пению птиц, и стрекотание цикад, подобное музыке. Ускользающая дымка со звоном ударялась о листья джута и ботву то тёмно-красного, то нежно-зелёного цвета. Звук, издаваемый крыльями саранчи, был похож на гул поезда, проходящего через железнодорожный мост. Однажды он видел поезд во сне, это был одноглазый монстр, который, передвигаясь на брюхе, бежал быстрее лошади. А что, если бы он ехал стоя? Но едва поезд поднялся на ноги, как его разбудил толчок веником, которым мачеха подметала кан.[54] Мачеха отправила его на речку за водой. Она дала ему веником под зад, но он не почувствовал боли, его лишь слегка обдало чем-то тёплым. Раздался шлепок, будто где-то далеко-далеко стеганули палкой по мешку с хлопком. Он закрепил вёдра на коромысле, они едва отрывались от земли. Когда он набрал полные вёдра воды, услышал, как у него что-то похрустывает. Рёбра упёрлись в тазовую кость. При подъёме на дамбу он, покачиваясь, двумя руками удерживал коромысло. Через заросли ивы к дамбе вела тропинка, она извивалась и петляла. Стволы ивы, словно магниты, притягивали к себе вёдра, отчего они раскачивались и, ударяясь о деревья, расплёскивали воду на тропинку. Было очень скользко, и он ступал очень осторожно, словно шёл по арбузным коркам. Вдруг — он растянулся, и его окатило водой с ног до головы. Ударившись, он расшиб лицо и особенно кончик носа, так, что на нём даже отпечаталась травинка. Несколько капель крови стекло из носа в рот, одни он выплюнул, другие проглотил. Жестяные вёдра с грохотом покатились в сторону реки. Он поднялся и побежал за вёдрами. Одно ведро, всё искорёженное, валялось в траве на берегу, другое, наполнившись водой, уплывало. Он пытался нагнать его вдоль берега, но его ногу обвила трава-резучка, которую они с детьми называли «собачьи яйца». Он попытался пальцами ног стряхнуть с себя эти лианы, но не удержался и соскользнул прямо в реку. Вода в реке была тёплая, не доставала ему и до пупа. Трусы его промокли, всплыли на поверхность воды и окружили его, словно медузы, кружащие хоровод. Шлёпая по воде, он нагнал ведро, схватил его и пошёл назад против течения. Растопырив руки, он одной рукой удерживал ведро, другой грёб. Течение было сильным и отталкивало его назад. Он изо всех сил шёл вперёд, наклонившись всем телом и согнув шею. Вдруг его будто окружила стайка рыб, и несколько приятных на ощупь рыбок коснулось его ног. Он остановился, прислушиваясь к своим ощущениям, но стоило ему остановиться, как всё исчезло. Поверхность воды на миг потемнела, — наверное, рыбки, испугавшись, бросились врассыпную. Стоило ему продолжить движение, как приятное ощущение опять появилось, рыбки снова окружили его. И тогда он шёл, уже не останавливаясь, прикрыв глаза, шёл, шёл…
