.
Например, европейская идентичность связана с культурно-цивилизационным наследием Римской империи, политическими традициями Великой французской революции, экспансионистскими устремлениями империалистической Европы, с одной стороны, а с другой – с осознанием данного единства, стремлением сохранить и укрепить его перед лицом внешних вызовов, в частности, путем интеграции. Разновидностью такой интерпретационной модели является историцизм, подчеркивающий, что идентичность не есть нечто данное, некая сущность, могущая быть схваченной в синхронической перспективе, но продукт истории, который не может считаться «естественным», вечным, священным и т. д.[54]
Основываясь на этой логике, Д. Смит утверждает, что национальная идентичность в ходе исторического процесса не просто трансформировалась из одной формы в другую, но претерпевала парадигмальные изменения при переходе от традиционного общества (премодерн) к индустриальному (модерн) и от последнего к информационному (постмодерн)[55].
В содержательном плане Смит определяет национальную идентичность через набор ценностей, символов, мифов и традиций, используя понятия национального мифа, национальной памяти, этносимволизма (вожди, святые, герои, селективные победы и поражения).
Как видно, большинство авторов дифференцирует понятия «этнической» и «национальной» идентичности, рассматривая последнюю как интегральный результат многовекторного процесса идентификации, как правило, включающего в себя также и этнический компонент. По аналогии с рассмотренным выше дуализмом этнического и социокультурного компонентов можно построить и другие дихотомические модели, отчего возникает проблема внутреннего структурирования конкретных субидентичностей (религиозной, этнической, социокультурной, лингвистической, экономической, политической, идеологической, географической и др.) в рамках единой национальной идентичности.
Для решения указанной задачи К. Хюбнер вводит понятие «регулятивная идея», представляющее собой некую усеченную логическую конъюнкцию всех присущих нации правил и регулятивных систем, а также их логические отношения. Логика рассыпается на фрагменты, а тотальность воплощается в политическом мифе, носящем в значительной мере описательный характер, не чуждый противоречиям: «Пережитые и выстраданные противоположности становятся идентификационными признаками нации»[56].
Как и частная биография, история нации, по Хюбнеру, может быть изложена в качестве формализованной справки или же поэтизированного сюжета. Множественность возможных форм описания судьбы нации означает также и множественность измерений национальной идентичности. Идентичность проявляется в множественности аспектов, которые никогда не могут быть исчерпаны, но всегда содержат определенное идентифицирующее ядро, возникающее благодаря действию регулятивной идеи. Причем это ядро («общий дух», «национальная идея») может содержать крайне противоречивые элементы этнического, геополитического, религиозного, языкового характера, иерархизированные особым самобытным способом: «Идентичность нации определяется множеством регулятивных систем, которым в определенные моменты времени руководствуются субъекты, формирующие горизонт близкого и знакомого («свое»): ценности, нравы, культура, язык, политические идеи, а также отношение к географии, климату, ремеслу и «стилю». Иерархические отношения систем образуют структуру – структурированное множество систем. Возникает синхроническая идентичность, артикулирующая «общий дух» (Монтескье) и романтическую национальную идею как культурную форму»
