В-третьих, надеждой на то, что процесс демократического обновления России по западному образцу будет необратим.
Последний тезис, к сожалению, вызывает большое сомнение. Степень принудительной, идущей извне изоляции и реальной военной угрозы, исходящей от «управляемой Европы», способна в короткое время качественно изменить исторический выбор России и нанести непоправимый удар по безопасности (в первую очередь – энергетической) всего европейского мира. Интересы национальной безопасности России, так же как и интересы ЕС, не могут приноситься в жертву никаким, пусть даже самым высоким идеалам, а реальную политику открытости не следует уподоблять однонаправленному движению.
* * *
В заключение хотелось бы сказать, что стратегия, построенная по принципу «Европа – это анти-Россия», наверное, имела право на существование во времена Куденхове-Калерги, поскольку сама Россия долго была анти-Россией. Но эта позиция устарела, а кроме того, является заведомо слабой стратегией по трем причинам:
• во-первых, это позиция слабых;
• во-вторых, сегодня это тупиковая политическая линия, повто ряющая известную китайскую стратагему «создай себе врага, чтобы потом до конца дней бороться с ним». По отношению к России этот конец может наступить быстрее, чем многим бы хотелось;
• в-третьих, это просто нерасчетливо в экономическом плане и неразумно в плане культурном. В подтверждение этих слов снова сошлемся на мнение Куденхове-Калерги: «В рамках великой панъевропейской экономики каждая нация в мирном соревновании со своими соседями завершит создание собственной культуры»[106].
Но какие бы идеологическое схемы и стратегии мы ни изобретали, в центре внимания должна оставаться взаимопроникающая цивилизационная идентичность России и Европы. Время смывает с поверхности Земли великие государства и народы, считавшие саму вечность всего лишь одним из атрибутов земной власти. Время вымывает из памяти и коллективного подсознания следы «великих учений», которым с равным упорством поклонялись миллионы разумных и безумных людей, готовых отдать за них не только свои и чужие жизни, но и будущее собственных народов. Это стирало границы между разумом и безумием, подвигом и предательством, верой и неверием. Но даже время бессильно перед зыбким, почти незримым образом цивилизационного устройства мира.
От нашего понимания этого феномена во многом зависит отношение к исторической миссии народов, в том числе русского культурного мира, не связанного границами и институтом гражданства, к наследию (природному и культурному, мировому и национальному), а также осуществление права наций-наследников на наследование в глобализирующемся мире. Повышенный интерес к конкурирующим теориям, объясняющим природу цивилизации, и к самому принципу цивилизационного устроения мира объясняется не столько логикой познания, сколько факторами экстранаучного и экстракультурного порядка – скрытыми политическими и корпоративными целями. В результате одно из самых размытых и до недавнего времени академически нейтральных понятий становится «камнем преткновения и камнем соблазна» в столкновении ведущих игроков на поле геополитики, называющих едва ли не главной глобальной проблемой третьего тысячелетия реальную угрозу перерастания социальных и политических противоречий в межцивилизационные конфликты и религиозные войны.
