красного и подсохший бутерброд с ветчиной. Остапченко протянул еще пару пива, несколько круассанов и лотарингскую колбасу. С плохо скрываемой гордостью Дмитриев высвободил из битком набитого портфеля литровую бутылку итальянского вермута «Чинзано», который французы, произносящие все на свой лад, называют «сензано». Я полез за коньяком: упомянутый «всякий случай» подвернулся скоро.
— У меня… спиртного… ничего нет, — сконфуженно предупредил Чебан.
— И очень хорошо, — утешил я. — А у меня — ничего съестного, на то и складчина.
Между Ганевым и Трояном выстроилась разнокалиберная батарея бутылок и образовался целый склад продуктов. Троян и Ганев, первый охотничьим ножом с рукояткой из ножки дикой козы, а второй перочинным, резали картофель, помидоры, огурец и вскрывали консервы. Чебан протирал газетной бумагой две вилки и единственную фаянсовую тарелку. Через окно было видно, как среди наступивших сумерек то там, то сям зажигались огни в уже невидимых домиках. Лампочка теперь стала светить ярче, и ее многочисленные отражения колебались в разноцветных жидкостях и сверкали на стянутых проволокой белых фарфоровых пробках пивных бутылок, напоминающих предохранители электропроводки. Чтобы поглотить это разливанное море, нашлось восемь, разнокалиберных сосудов: две эмалированные кружки, одна жестяная, одна чайная чашка, один боль[8], два граненых стакана и мой никелированный стаканчик для полоскания зубов. Пить начали по западноевропейскому ритуалу — с аперитива. Когда выпили вермут, покурили и приступили к еде, за недостатком приборов следуя восточному обычаю, то есть полагаясь в основном на пальцы. Запивали божоле юнинским «пинаром»[9], а затем и пивом. Только прикончив виноград и бананы, стали по желанию разливать кирш или коньяк. Чебан встал, держа чашку с киршем за ушко:
— Товарищи… выпьем… чтоб доехать благополучно…
— За победу! — дребезжащим своим голоском произнес Остапченко, тоже вставая и поднимая кружку.
Встали все. В купе сделалось тесно. Ганев оказался еще выше, чем я предполагал, высоким был и Троян.
— А еще за благополучное возвращение на родину, — смотря в стакан, на треть налитый коньяком, добавил Иванов.
Мне опять захотелось возразить, но я удержался. Выпили, кто залпом, а кто медленно, смакуя. Сели. Иванов сразу забалагурил:
— Русак не дурак: поесть захочет — скажет, присесть захочет — сядет. — Он протянул пустой стакан. — Разделите, что осталось: остатки сладки. — Узкие глазки его блестели, он часто облизывал губы, показывая два торчащих из нижней челюсти клыка.
