Два крепких хозяина, греки-виноградари, встретились Дроку дальше Канаки и Кумурджи; глаза их были горячие.
- Тебе восемьдесят рублей нет позычить? - загородил ему дорогу Канаки, но Кумурджи насунулся на него сбоку и сказал тише, но внушительней:
- Я тебе, слушай, процент больше дам! Мне дай восемьдесят рублей!
Оказалось, оба получили повестки на уплату немедленно по восемьдесят пять рублей на землеустройство и вот ходят-ищут, у кого бы занять...
Направо от почты, на пустыре, где разобрали в двадцать первом году на дрова большой деревянный дом Пушкарева, увидел Дрок человек пять пожилых татар, а между ними письмоносца Желоманова. Желоманов, костлявый парень, низенький и с бельмом на одном глазу, но звонкоголосый, выкрикивал отчетливо:
- И еще надо вам то знать, товарищи, что уж не копать тогда вы будете под табак, которое, известно, работа вполне адская, а пришлют нам трактор сюда, и он враз все ваши земли перепашет на сто процентов!
А Мустафа Умеров (борода уже с большой проседью) подтянул широкие, красноватого толстого сукна шаровары и перебил его запальчиво:
- Постой!.. Товарищ, немножко постой, пожалуйста!.. Трахтор-махтор что такое? Афф-тамабиль?.. Где у нас афтамабиль ходит, скажи?.. На соше ходит, другом месте не ходит!.. На соше что пахать будешь? Ка-минь?.. Другом месте - тама балка, тама го-ора, как ходить будет, скажи?
- Правильно! - буркнул Дрок, проходя мимо. - Морским цветом тут люди живут, а земля - она тут проклятая! Ее никакой трактор не возьмет...
Когда шел Дрок обратно, он встретил на пустой набережной знакомого белого мерина; рядом шел, держа вожжи, Халиль. На дрогах, прикрученный веревкой, покачивался и подскакивал простой некрашеный гроб. За гробом тяжело ступала, утирая слезы платком, Настасья Трофимовна.
Дрок понял: умер старик Недопёкин, везут его на кладбище закапывать в землю... Никто не будет больше кричать над его, Дроковым, полем: "Настя-a!.." Едва ли и сама старуха будет жить теперь так далеко, на отшибе, в пустом домишке: должно быть, переберется в город.
Дрок не говорил с нею с того самого дня, как Ванька разбил стекла, но смерть примиряет: он издали снял картуз и стоял так на тротуаре, пока проезжали дроги.
Халиль очень оживился, увидя его. Он крикнул:
- Смотри ты!.. Смотри хорошо!
И, подняв левую руку, распялил на ней пальцы и четыре раза наклонил ее так к нему, хитро кивая в то же время подранной шапкой на уныло шагавшего мерина.
