Тем не менее, Олег заторопился, судорожно, боясь, что перебьет. Путаясь в подробностях как в тупиках, в которые и не надо было сворачивать, натужно стараясь перекричать, он нахрапом проскочил и «самоубийство», и то, что «это не самоубийство, а выдали за самоубийство»… Они, они, неведомые они. Чувствуя, что Юрец смотрит на него со смесью испуга и жалости, как на больное животное, которое надо бы усыпить, чтоб не мучилось. И всё это разваливается и глохнет в оре пятничного планктона.
Олег кричал, в частности, что это обращение, которое они записали «ВКонтакте» с другим парнем, олигофреном (уже проскочив что-то, как ночной экспресс — полустанок, Олег понимал, что, наверное, надо было говорить, что «они» — это не он с олигофреном, а Газоза, а «олигофреном» вообще не надо было трясти), — это на самом деле явно не они записали, и это даже не видео, а текстовка, а текстовку мог написать кто угодно, и…
— Коноевский? — переспросил Юрец, выловил из гвалта и будто ухватился за хоть что-то знакомое, как за спасательный круг.
— Да, режиссер.
— У меня друзья ходили на «Гамлета», песде-ец, по двадцать штук билеты!..
То есть Юрец все еще делал попытки вернуть разговор в ничего не значащее светское русло, в этот всеобщий пятничный канон, где никто никому не должен, и, в общем, сделать вид, что ничего такого не было. Хорошая попытка. Но нет. Но все же Олег выдержал пять секунд соглашательского молчания: да, ужасно. Ужасно дорого.
Он не впервые подумал, что люди простые, большинство — вот они. В смысле, — в контексте Коноевского. Они не против и не за. Им совершенно не близки ни вопли элитки за свободу искусства, ни приписываемая им, людям, риторика, что вор должен сидеть в тюрьме, независимо от того, кто он — режиссер, писатель, художник. Крякнул старый рабочий в седой ус на страницах «Известий». Им равно не близко — ни то, что снимает Коноевский, ни то, что Олег снимает о Коноевском. И в этом смысле они не только коллеги (как раньше думалось, в порядке юмора), но и товарищи по несчастью, а впрочем, несчастье ли это.
Но Юрец уже закрепился на позиции, то есть начал что-то торопливо рассказывать, что вот у него приезжала мать, и он решил ей купить билет в «Современник», а там; Олег не дал развить тему. Продолжил обрушивать на него всё это — что он не хотел слышать. Про «сбросили с крыши», про то, что не могла пациентка режимного объекта так просто поехать в Балашиху, да и с какой стати туда.
