— так он сказал:
материя — и если чай нагреть — сильно-сильно! — то чая не станет, а станет туман, но Любочка знала, что он шутит, чай горячий, пить невозможно, и все-таки чай остается чаем. Потом она видела, как они целуются под яблонями, не прячась, думая, что в тумане не разглядеть, но она разглядела: он держал руки там, где начиналась юбка, она — на его шее; разглядела даже родинки на его щеке и ее шрамик под голубым, как летний воздух, глазом — в общем, все разглядела в ненужных подробностях. Она тогда тоже заболела: не простудилась, просто захотела заболеть — и пожалуйста. Сережа зашел в ее комнату: в руках коробочка с леденцами, леденцы — подсказывает память — обжигают горло и язык. Теперь она лежит одна, совсем одна — сестра с ее стараниями не в счет — и Сережа — где он? — бог знает где. Она придумывает приметы, будто от нее одной зависит, вернется он когда-нибудь или нет: не дыши, пока капля не сползет по стеклу, сосчитай без запинки до десяти, угадай, сколько мух сидит вокруг лампы, — и он появится в дверях, такой высокий, солнечный, пахнущий ковылем, сушеной мятой, карандашным клеем, но он не появляется.
Проходит месяц, затем еще один; крыжовины потемнели — Любочка срывает их и, прежде чем положить в рот, немного сдавливает, чтобы шершавая кожица лопнула, открывая зеленоватое нутро с зернышками. В сентябре Любочка пойдет в школу, и сестра будет стоять рядом с ней на линейке — старшеклассница, почти выпускница, рядом с первоклашкой — а вокруг школьный двор, совсем пустой, хоть и полный, казалось бы, жилеток и фартуков. Это будет в сентябре — а пока они бредут вдвоем к станции, чтобы смотреть на поезда. Вот электричка: за стеклами — лица, плащи, чемоданы — а через минуту просто черточка на горизонте. Еще минута — и даже черточка пропадет. Или море: Любочка у берега — голова над водой, Соня плавает у самых буйков. Потом лежат в тени причала: Соня на спине, Любочка на животе. Скучно: Любочка лепит башню из песка, а когда с башней покончено — обкладывает песком Сонины ноги. Соня о чем-то думает, а потом замечает, что закопана по плечи. Она смотрит на сестру — взгляд неподвижный, тоскующий — и вдруг смеется, и песок ссыпается с ее груди. Любочка тоже смеется — над Соней уже высится песчаная гряда: Любочка приминает ее вершину — и Соня наконец понимает, что гряда похожа на гроб. Она вскакивает — песок остается влажной кучей у ее ног — снова смотрит на сестру; Любочке страшно: что, если сестра знает? — конечно, знает — разве может не знать.
