Львы и солнце | страница 31



А поезд, которого Полезнов ждал так долго, пришел действительно через полчаса. В полях южнее Бологого, конечно, сильная крутила метель: вагоны пришли оледенелые, поседелые, с пухлыми белыми от снега крышами, и, когда Иван Ионыч занял свое верхнее место, им овладела не то что успокоенность после двух этих дней, а так, будто долго втаскивал себя на какую-то почти отвесную насыпь, чтобы попасть на рельсы, и вот, наконец, на рельсах.

Верхняя полка вагона, когда перед тобою только свеча или лампочка вверху, а внизу ненужно для тебя суетится чужой народ и путь твой еще долог - целая ночь, - это располагает к довольно странным, отрешенным и медленно проплывающим мыслям. Иван Ионыч думал теперь только о жене, о том, что у нее "началось", началось то, чего остановить, может быть, и нельзя. Когда он женился, ей было девятнадцать, ему сорок шестой... Кроме того, он часто и подолгу не бывает дома.

Очень трудно было с руками: они чересчур набрякали и были чугунно-тяжелы, так что, на какой бы бок он ни ложился, через пять - десять минут отлеживал себе то ту, то другую руку, - приходилось поворачиваться снова.

О чем говорили теперь внизу (сосед же его по верхней полке спал, повернув к нему совершенно голый и белый затылок), Иван Ионыч не слушал... Он думал о жене просто, по-деревенски и, должно быть, иногда все-таки забывался на минуту, потому что явно как будто зажимал в отекшей руке ее косу. Иногда же казалось, что в руку ему попала черноморова борода Бесстыжева и он рвет ее и волочит самого Бесстыжева по рельсам. Иногда, когда сильно дергался поезд и его подбрасывало, приходилось прижимать руку к сердцу, - так оно начинало колотиться. Даже несколько удивленно он думал о нем: "Несмотря, что шестой десяток идет, а все-таки здоровенное!.." Вспомнил, что лет сорок уже ничем не болеет, только в детстве была лихорадка, - пил от нее горькую хину.

Когда подъезжали к станции Угловка, сосед Ивана Ионыча, подняв голову и поглядев на него мутными глазами, буркнул:

- Что это вы все вертитесь, послушайте?..

Озадаченный Иван Ионыч только что хотел выругать его, обидясь, но тот тут же повернулся, снова показав ему гладкую лысину, и завидно захрапел, как человек с чистейшей совестью, не отягощенной даже преступлениями ближних.

- Вот так осел! - сказал Иван Ионыч скорее задумчиво, чем злобно, и тут же почему-то представил у себя на коленях тоненькую старшую свою девочку Лизу, как она, откинув головку, чтобы смотреть ему прямо в глаза, спрашивала: