— Три зимы, — отвечал Камедан. — Его имя Торип, но у него есть прозвище, мать зовет его Анютины Глазки.
— Ну что ж, хорошо, — сказала Дьюи. — Да, такой мальчик с золотистой кожей и хорошеньким маленьким ротиком, действительно похож на цветочек. Так, ну сейчас-то у нашего цветочка никакого жара нет, или почти никакого. Дурные сны ему снятся, верно? Плачет по ночам и просыпается, верно? Так было? — Она говорила неторопливо и спокойно, и Камедан отвечал ей почти таким же тоном:
— Да, он плачет, даже когда я беру его на руки, и становится ужасно горячим.
Целительница сказала тогда:
— Видишь, здесь очень тихо, и свет здесь спокойный, и человек здесь засыпает очень легко… Пусть он теперь поспит; иди-ка сюда. — На этот раз Камедан последовал за ней охотно. Они остановились на другом конце комнаты, возле лампы, и Дьюи сказала: — Ну а теперь вот что: я ничего как следует не поняла; пожалуйста, расскажи мне снова, что у него не в порядке.
Камедан заплакал и сказал:
— Она не приходит. Он зовет, но она не слышит и не приходит. Она ушла навсегда.
Мыслями Дьюи все еще была в той книге, которую читала до прихода Камедана, а потом все ее внимание целиком переключилось на ребенка, так что лишь когда он заплакал и сказал эти слова, она наконец вспомнила, о чем ей рассказывал днем в тени дуба Сахелм.
Камедан продолжал, на этот раз громче:
— Бабушка ребенка говорит, что все в порядке, не о чем беспокоиться — но как это: мать исчезла, ребенок болен и не о чем беспокоиться!
— Тише, — сказала Дьюи. — Пожалуйста, говори тише: дай ему поспать. А теперь вот что: действительно никуда не годится таскать малыша туда-сюда. Пусть он всю ночь проспит здесь, и ты, разумеется, тоже будешь с ним. Если поможет лекарство, дадим лекарство. Если нужно будет «вынесение приговора», мы сделаем и это, хотя, может быть, консилиум будет нужен даже для вас обоих; и вообще, утро вечера мудренее, так что все, что нам с утра покажется разумным и правильным — особенно после того, как мы все обсудим и осмотрим ребенка, — то мы и станем делать. А сейчас и для тебя тоже самое лучшее — лечь и постараться заснуть, так мне кажется. Сама я во время полнолуния спать не могу и посижу вон там, на пороге. Если малыш заплачет, если ему что-нибудь привидится или он нечаянно проснется, то я буду на месте; я все равно не усну и буду внимательно слушать и все услышу. — Говоря так, она уже расстилала на полу возле кушетки матрас, а потом прибавила еще: — А теперь, брат мой из Дома Змеевика, пожалуйста, ложись. Ты устал не меньше, чем твой сынок. Если тебе захочется поговорить еще, ты проснешься и увидишь, что я сижу у порога; ты можешь даже не вставать и разговаривать со мной, а я буду тебе отвечать. Наконец-то наступает ночная прохлада, самое лучшее время для сна. Тебе там удобно?
