— Ты уж больше не ездишь верхом на лошадях, Дятел? — спросил он.
— Езда верхом — это для молодых, Черный Деготь, — откликнулась я.
— А ты разве старая?
— Мне скоро сорок.
— И неужели ты совсем не скучаешь по скачкам?
Он поддразнивал меня в точности так, как когда-то дразнили меня за то, что я влюблена в рыжего жеребца.
— Нет, об этом я не скучаю.
— О чем же ты скучаешь?
— У меня сынок умер.
— Почему же ты должна скучать о нем?
— Он же мертв.
— Как и я, — сказал Черный Деготь. И это было правдой. Он умер пять лет назад.
И тут я поняла, о чем именно я тосковала, чего хотела. Это было всего лишь желанием не быть больше запертой в Земных Домах. Мне бы совершенно не требовалось то входить туда, то выходить, если бы я могла видеть тех, кто это делает постоянно. Вот как Черный Деготь. И он тоже посмеялся немножко, как те мыши.
Он больше ничего не говорил, но просто наблюдал за мной из темного уголка. Когда я закончила свою работу, он исчез. Когда я уходила из хранилища, то заметила, что там, на одной из балок живет сова; она спала.
Я пошла домой, то есть к Молоку. За ужином я рассказала ей о Черном Дегте и о мышах.
Она внимательно слушала и вдруг начала тихонько плакать. После удара она очень ослабела, и ее яростный нрав порой оборачивался слезами. Она сказала:
— Ты всегда была впереди меня, всегда шла впереди!
Я никогда прежде не понимала, что она мне просто завидует. И сейчас очень опечалилась, узнав об этом, но все же мне хотелось смеяться над тем, как бессмысленно мы тратим порой свои чувства.
— Кто-то же должен отворять двери! — сказала я. И показала ей на людей, что входили в комнату, это были люди, похожие на тех, каких я обычно видела в раннем детстве. Я понимала, что они мне родня, но не знала, кто они такие. Я спросила Молоко: — Кто они?
Сперва она была ошарашена моим вопросом, да еще и видеть как следует не могла, она все время жаловалась на это. Но потом те люди стали что-то говорить ей, а она — им отвечать. Порой они говорили на нашем языке, а порой я совсем не понимала их речи, но Молоко отвечала им с охотой.
Когда Молоко устала, они тихонько ушли прочь, и я помогла ей улечься в постель. Когда она уже совсем начала засыпать, я увидела, как вошел маленький ребенок и лег с нею рядом. Она обняла его рукой. И каждую ночь после этого, до самой зимы, когда Молоко умерла, этот ребенок приходил к ней и спал в ее постели.
Как-то я заговорила с ней об этом, спросив: «Это твоя дочка?» И Молоко посмотрела на меня своим единственным зрячим глазом, как прежде яростно — точно хлыстом ударила, — и заявила: «Не моя, а твоя!»
