Но власть держалась и крепла. В храме сделали клуб, подняли над полом сцену, расставили скамейки. Пляски под гармонь устраивали, спектакли ставили. Особенно усердствовали в этом деле сельские комсомольцы во главе с Ванькой — секретарем их ячейки. Сельский прощелыга, всякой дырке затычка, он еще во время раскулачивания показал себя усердным и жестоким. Ни угрозы мужиков, ни слезы старух его не трогали. Все до последней тряпки старался у раскулаченных забрать. Потом укатил в Москву, да где-то там и сгинул, пропал — ни слуха ни духа.
Очнулся Егор Иванович от резкого окрика:
— Ну что? Тут договоримся или поедем в район, в энкавэдэ толковать будем?
— Ты меня энкавэдой не пугай, я там не один раз бывал. Меня другое страшит — против Бога идти заставляете. В греховное дело меня впутываете, в поругание святого храма. Тебе-то, Егжов, не страшно, не боишься Божьей кары? Скольких по белу свету с сумой пустил? Сколько детей сиротами оставил? Отольются тебе их слезы. Сказывают, у тебя намедни пятый родился, о детях-то подумал бы. Кабы им за отцовские богохульные дела не пришлось расплачиваться.
Милиционер, зло ощерившись, хрипло проговорил:
— Слушай, ты, пророк кулацкий, не суйся в мою жизнь. Проживу без твоих проповедей. В последний раз спрашиваю — тут договоримся или в район пойдем?
— Плетью, Егжов, обуха не перешибешь. Мне с вами не тягаться. Раз попробовал — теперь по чужим углам перебиваюсь. Без огня дотла сожгли. За последние пять лет только и сделал для себя — нужник во дворе. Вам безропотные нужны да подпевалы, а самостоятельные рукодельные мужики только помеха. А эти, он кивнул в сторону Грача, по пьянке и Россию по миру пустят. Им вся забота напиться да опохмелиться, а село, земля… Они вам построят коммунизм.
У порога закудахтал Ванька Грач:
— Ты, Егорец, кулак недобитый, помалкивал бы… Рано тебя из тюряги выпустили. Тебя бы на Соловки, как Столяровых. Умник!
Пустые бранные слова сельского пустомели и выпивохи краем задели душу. Вспомнился суд, судьи, слова приговора «десять лет лишения свободы с конфискацией имущества и поражением в правах». Вспомнились провонявшие всем на свете камеры Сасовской тюрьмы…
— Приму, Егжов, грех на душу, — проговорил Егор Иванович ни на кого не глядя, — помогу этим пролетариям. Объясню, как это сделать, покажу на месте — остальное пусть сами. А Бог нам воздаст по делам нашим. Мне за мои грехи, а вам за ваши…
От церкви ушел Егор Иванович уже в сумерках — не дожидаясь, когда сбросят крест. Дорогой услыхал глухой удар о землю. На звук не оглянулся. Шел под гору к речке, тяжело переставляя ноги. Вот и мост. Недалеко до хаты, стоящей над оврагом. Остановился у полуразрушенной плотины.
