— Вас очень хочет видеть Есенин — он только что приехал.
Лёня, Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись — через все и вся — поэты.
Леня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы — на гостиной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку <…> (Лёнина черная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Лёнины карие миндалины. <…> Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы).
Сижу в той желтой зальной — может быть, от Сережиных верблюдов — пустыне и читаю стихи <…> в первую голову свою боевую Германию:
И где возьму благоразумье
«За око — око, кровь — за кровь»?
Германия, мое безумье!
Германия, моя любовь!
Эти стихи Германии — мой первый ответ на войну. В Москве эти стихи ответа не имеют, имеют обратный успех. Но здесь, — чувствую — попадают в точку, в единственную цель всех стихов — сердце.
Читаю весь свой стихотворный 1915 год — а все мало, а все — еще хотят.
Ясно чувствую, что читаю от лица Москвы и что этим лицом в грязь — не ударяю.
Потом — читают все. Есенин читает «Марфу Посадницу», принятую Горьким в «Летопись» и запрещенную цензурой. Помню сизые тучи голубей и черную — народного гнева. — «Как московский царь — на кровавой гульбе — продал душу свою — Антихристу…» Слушаю всеми корнями волос. Неужели этот херувим… — это написал? — почувствовал? <…>
Осип Мандельштам, полузакрыв верблюжьи глаза, вещает:
Поедем в Ца-арское Се-ело,
Свободны, веселы и пьяны,
Там улыбаются уланы,
Вскочив на крепкое седло…
Читают Лёня, Иванов, Оцуп, Ивнев, кажется — Городецкий. Многих — забыла. Но знаю, что читал весь Петербург, кроме Ахматовой, которая была в Крыму, и Гумилева — на войне. Читал весь Петербург и одна Москва».
«Я не соглашаюсь с впечатлением Марины Цв <етаевой> о «хрупкости» Лёвы»,> — протест прозвучал в строках воспоминаний Ольги Гильдебрант-Арбениной, актрисы, художницы, музы Гумилева и Мандельштама. — Он был высокий, стройный, но отнюдь не хрупкий <…> Руки сильные, горячие и доказал он, что может владеть не только книжкой или цветком».
С Олечкой Арбениной случился у Леонида короткий роман. («Он успел объясниться мне в любви и даже сделал предложение…»)
Есть и несколько другой взгляд на Каннегисеров. Нельзя сказать «недобрый». Скорее, взгляд человека не все приемлющего в новомодных петербургских нравах. (А Леонид Каннегисер, по словам Георгия Адамовича, «самый петербургский петербуржец». )
