— Я готова, — заявила она.
— Никаких лекций, обещаю, — сказал он.
«Неужели я в самом деле такой? — подумал он. — Постоянно произношу тирады?» Пошатываясь, он встал с дивана и схватился за торшер, стоявший рядом, чтобы не упасть.
— Ну и накачался же ты, — заметила Эмили, смерив его взглядом.
Накачался! Этого слова он не слышал со студенческих времен; оно давно вышло из моды, но Эмили, естественно, продолжала его употреблять.
— Сейчас, — сказал он так отчетливо, как только мог, — говорят «надрался». Запомнила? Надрался.
Он неуверенно подошел к кухонному шкафу, где они держали алкоголь.
— Надрался, — повторила Эмили и грустно вздохнула. Он заметил это и спросил, что случилось.
— Барни, — начала она, — не пей столько, хорошо? Называй это, как хочешь, накачался или надрался это одно и то же. Думаю, это я виновата; ты столько пьешь, потому что я тебе не подхожу.
Она слегка потерла кулаком правый глаз; знакомый жест, выражающий беспокойство.
— Дело не в том, что ты мне не подходишь, — сказал он. — Просто у меня высокие требования.
«Меня научили много требовать от других, — подумал он. — Требовать, чтобы они были столь же уважаемы и уравновешенны, как я, а не жили одними эмоциями, без всякого самоконтроля.
Ведь она художник, — сообразил он. — Вернее, так называемый художник. Это больше соответствует истине. Жизнь художника без таланта».
Он начал смешивать очередную порцию, на этот раз бурбон с содовой, без льда; он лил виски прямо из бутылки в шейкер, а не в бокал.
— Когда ты начинаешь наливать себе подобным образом, — сказала Эмили, — я знаю, что ты злишься, и сейчас начнется. Ненавижу это.
— Ну так и иди отсюда, — ответил он.
— Черт бы тебя побрал, — бросила Эмили. — Я не хочу никуда идти! Ты не мог бы просто… — она сделала беспомощный жест, — быть более милосердным, относиться ко мне с большим пониманием? Научиться не обращать внимания на мои… — голос ее сорвался; она чуть слышно добавила:
— Мои неудачи.
— Ведь я не могу их не замечать, как бы мне этого ни хотелось, — ответил он. — Ты думаешь, мне хочется жить с кем–то, кто не в состоянии ничего довести до конца? Например… А, к черту все это.
Какой во всем этом смысл? Эмили все равно не изменится; она была просто обычной неудачницей. Ее представление о хорошо проведенном дне ограничивалось гончарным кругом, жирными, напоминающими экскременты, красками и руками по локоть в липкой серой глине. А тем временем…
Время уходило. И весь мир, включая сотрудников мистера Булеро, а в особенности его консультантов–прогностиков, все больше отдалялся от Барни Майерсона. «Я никогда не стану консультантом в Нью–Йорке, — думал он. — Так и буду торчать здесь, где ничего, абсолютно ничего нового не появляется. Если бы удалось занять место прогностика моды в Нью–Йорке… Моя жизнь приобрела бы какой–то смысл, — осознал Барни. — Я был бы счастлив, поскольку занимался бы работой, при которой мог полностью применить свои способности. Чего, черт возьми, еще желать? Ничего; это все, о чем я прошу».
