«Ха! Савченко и не таких брал… Причём в полной тишине и под носом у настороженного противника! А тут шум от ветра, кусты качаются — все условия! Со вторым всё же рисковать не стали…» Привели Грица. Лицо Серёгина стало каким-то серо-стальным: «Вот что, Гриц, нет времени и желания долго с тобой возиться. Либо ты быстро, толково, а главное — правдиво расскажешь всё, что спросим, либо… Ведь ты бандит, а не военнопленный!»
Гриц сказал, он всё сказал, он очень хотел жить, а трупы его друзей ясно указывали, что ждёт его, если не скажет. Оказалось, что разбитая нами группа была из бандформирования, где собрались бывшие полицаи и остатки зондеркоманды. В своё время их немцы просто кинули на оставляемой территории, поручив сжигать дома, взрывать рельсы и мосты за отходящими частями. Наступающие советские войска преградили им путь на запад, и они остались в этих лесах. Радиосвязь у них с немцами была, им даже сбрасывали на парашютах продукты и боеприпасы. В своих радиограммах немцы уверяли их, что вот-вот перейдут в контрнаступление и вернутся. Именно эта группа была вооружена немецким спаренным зенитным пулемётом и осуществляла, кроме прочего, «противовоздушную оборону». После допроса Серёгин сказал: «Ну надо же! Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. На ловца и зверь бежит!» А во мне уже заговорил репортёр: «Разреши, я сфотографирую тебя и репортаж о вас сделаю… Согласись, что история этого заслуживает!» Серёгин согласился, что история заслуживает. Но тут же добавил, что, хотя и лестно увидеть свою рожу на страницах центральной газеты, но он — командир спецподразделения и без соответствующего согласования никто мне не разрешит печатать ни его фото в газете, ни рассказов о его делах. Тут же ему доложили, что есть связь с «Клёном». После недолгих переговоров по рации Серёгин приказал занять на опушке круговую оборону («если снова сунутся») и ждать подмоги, которую уже вызвали. Приказал также собрать всё оружие убитых бандитов и снести к нам. Трёх своих бойцов он послал в лес, разведать ближние подступы и осуществлять боевое охранение. Мне он больше никаких заданий не давал. Сам был всё время занят: то колдовал с картой, то снова допрашивал пленного, то сидел у рации. Спрашивать кого-то из его людей было бы неэтично, так что оставалось только наблюдать и для будущего репортажа додумывать всё самому. Когда один из бойцов снял куртку, чтобы подложить её под раненого бортмеханика, то оказалось, что на бойце погоны старшего лейтенанта. Я был удивлён и заинтригован. По некоторым признакам мне стало понятно, что и другие бойцы являются офицерами. Да и всё произошедшее подтверждало, что я попал в эту переделку вместе с элитной группой военной разведки или контрразведки. Такая репортёрская удача — большая редкость, не использовать её — грешно. Я вынул из мешка «Лейку» и нахально сделал несколько снимков, правда общим планом. Крупным планом сфотографировал командира экипажа Мазурина, а потом весь экипаж вместе. «Эх, самолёт жалко сгорел. А ведь как мы его посадили! С такими дырами, на корявое поле, а ювелирно посадили!»,— приговаривал Мазурин, улыбаясь теперь уже грустной улыбкой. Я продолжал щёлкать «Лейкой». Раненый стрелок-бортмеханик Витя обнимал пулемёт и тоже улыбался. «Вот-вот,— сказал Серёгин,— готовый репортаж: трое лётчиков покончили с крупной бандой в лесу. А про нас писать не надо, мы люди незаметные». Выудить ещё какую-нибудь информацию для газеты пока не представлялось возможным. К вечеру мы увидели над лесом несколько сигнальных огней разного цвета. «Наши», — облегчённо выдохнул Серёгин и выпустил ответную ракету.
