Готовлюсь поступать в институт. Приняли на рабфак. Но все вдруг повернулось по-другому… Плохо, когда мать у тебя — мачеха.
Убежал в Сибирь… Беспризорничество… Детская колония…
Большая стройка в Новосибирске. Я на ней — электриком. Работает у нас стекольщик Родионыч. Забавный старик, любит рассказывать про свои жизненные перипетии и особо про Алдан, где он когда-то ковырял золотишко. Приносит раз ему обед славная девчонка такая.
— Родионыч, кто это?
— Маша, дочка моя.
Познакомились. Гуляем.
Родионыч подшучивает:
— Смотри, девка, окрутит тебя Петька. Не верь его цыганским глазам!
Она краснеет и отвечает:
— Петя хороший парень, папа.
Взялся за ум. С жадностью набрасываюсь на чтение. Лев Толстой, Пушкин, Лермонтов, Тургенев открыли мне необъятный мир.
Сергея Есенина я полюбил особой, какой-то нежной любовью. Читаю стихи, а вижу забураненную в степи родную деревеньку Плотава. Я ведь тоже сын деревни, мне все деревенское близко и понятно…
Выписавшись из госпиталя, на попутных машинах добрался до Москвы. Сразу пошел на Красную площадь. Бывал я в Москве до войны. Но сейчас ее не узнал. Строгая, суровая, затемненная. Военная Москва. Враг у ее стен, а здесь пять дней назад состоялся парад. Значит, уверена в своей силе.
Где искать полк? Предполагаю, что он по-прежнему обороняет автостраду Москва — Минск. На запад беспрерывным потоком идут войска, тягачи тянут орудия. Я им попутчик. Все явственней ощущается огненное дыхание фронта.
Солдатское сердце чуткое. Нашел свою батарею в деревне Акулово. По всей форме представился Березняку. Обрадовался лейтенант. Долго расспрашивал, где я скитался. Принял, как говорится, на все виды довольствия. Потом бегу к ребятам.
— Живой, бродяга, живой! — кричит Мишка Кизименко.
— Миша, вас же на моих глазах разбомбили!
— В другой раз, в другой раз. И не нас.
— А остальные?
— Вон Семен Иванов приближается.
Обнялись. Верю и не верю: второй раз обманул смерть Семен. Спрашиваю: где Павел Багин?
— Как где? — отвечают. — Он там остался, с Андреем.
— Да нет же. Живой. Меня-то он вытянул.
Подошел старший сержант Рогачевский.
— Петруха! Мы тебя в покойнички записали, а ты как свеженький огурчик.
— Давайте у старшины попросим в счет завтрашнего дня наркомовскую норму, — предлагает Иванов.
Через несколько дней появился Павел. Оказывается, тормознули его на контрольном пункте, направили в учебный взвод; а он сбежал в артиллеристы.
В который раз перечитываю письмо Маши, полученное перед выпиской из госпиталя. «Когда получила похоронку на тебя, с ума чуть было не сошла. Потом отошла немного. Посмотрю на цветок у окна, а он зеленый… Помнишь, я писала тебе, что на тебя и брата Саньку посадила я два цветка и поставила их на подоконник… Сашкин завял — погиб он в первые дни войны. А твой — зеленый. Реву как дура и целую его. Живой мой Петушок, думаю. Тут один парень из мартеновского стал вязнуть ко мне. Отшила его, родной ты мой. Виталька все прихварывает. Он поцеловал это письмо папке… Вечно твоя Маша».
