— Отставить! — раскатисто командует Березняк. И спокойно поясняет: — Это не к нам. На Вязьму пошли.
Низко над нами, сотрясая ревом воздух, косяками плывут немецкие бомбовозы: на восток — тяжело груженные, на запад — налегке. Тут уж не до сна.
Андрей Ивойлов пеняет Чекалину:
— Эх ты, зенитчик бывший. Ориентировку потерял. Орешь как очумелый, я думал, что у меня перепонки в ушах лопнут.
— А я что, виноват, что ли? — оправдывается Вася. — Первым-то поднял тревогу часовой с соседней батареи!
Мы все друзья. В одной теплушке выехали в армию. Но дружба дружбой, а служба службой. 85-миллиметровое зенитное орудие — это и ствол, и механизм отката и наката ствола, еще затвор, станина с четырьмя опорными лапами, подъемный и поворотный механизм и святая святых — прицел с оптической панорамой. Для наводчика панорама как бинокль: приближает цель.
Наводчик — это корень расчета. По солдатскому реестру он значится в списках «интеллигентов». Банить ему приходится меньше всех. Но, конечно, я помогаю ребятам.
Полковая походная радиостанция поймала сообщение — фашистская авиация предприняла первый массированный налет на Москву.
Так вот куда стервятники летели сегодня над нами.
Вечером Березняка вызвали в штаб полка.
— Наверное, ноченька-то тю-тю, — предположил Ивойлов. — Давайте-ка пока готовиться. Орудие — на крюк тягача! Весь шурум-бурум в кучу. Не ровен час, что забудем в спешке.
В двух-трех километрах от Ярцева батарея свернула влево и углубилась в лес.
— Командиров орудий ко мне! — приказал комбатр.
Когда все собрались, он расстегнул полевую сумку и вынул карту.
— Вот здесь просеками идти придется.
Окапываемся. Слышатся редкие орудийные выстрелы. Ночь расцвечена трассирующими пулеметными очередями. Над нейтральной полосой за рекой Вопь, сменяя друг друга, повисают осветительные ракеты.
К рассвету огневая позиция батареи была оборудована. Работали молча, понимая друг друга без слов. Река Вопь делит Ярцево на две части: западная — на возвышенном берегу, там немцы, восточная — в низине, она наша.
Рассветало. Передовая оживилась. Но нас пока не трогают. Значит, не догадываются о нашем присутствии.
Замечено, что у разных людей порой в одно и то же время возникают одинаковые мысли. Я думал о Маше, Витальке, и вдруг Павел:
— Когда получал последнее письмо?
— Перед войной!
— А моя старушка молчит.
У Павла как-то нескладно жизнь сложилась. Отец — в Иркутске, матери он не помнит. В Сталинске жил с бабушкой Матвеевной, от нашего дома неподалеку, я частенько заходил к ним. И сейчас представил, как Матвеевна, тихая, щупленькая, подолгу стоит у окна и терпеливо ждет почтальона…
