Через неделю Костика не стало. Тоже улетел, как мой динозаврик. Маленький гробик. С постельки — и сразу в землю. Иван Сергеевич и Анастасия Степановна — убитые родители — припали к безответной земле: парализованное сердце еще слышит голос сына! Душа убитая!..
После похорон сидели мы с ребятами на каруселях — грустные воробушки… и Артур глаза опускал. Я все видел!.. Значит, зря плохое о нем думал — и у него душа.
Костюня… — вот такой был у меня товарищ! Так он каялся, сокрушался о грехах своих черных. Долго я представлял, как Костика скелеты мучают, и тихо скулил. И от слез моих в памяти мокрым остался этот день — мой день рождения.
Теперь плачу я в поля золотые, средь которых носится детский затерянный смех. Санька, Игорюня, Сережка, Костенька… и даже Лешка — пусть завидует солнце, а мы, все дальше и дальше, углубимся в поля, в золотые поля нашего бесконечного детства, посев полей Господний. Все мы не прошли, а есть и пребудем… перешли от смерти в жизнь!»
Адам открыл глаза от странного чувства: худые, с оттекшими веками, воспаленные от бессонницы, они были обращены к потолку. За окном — вечерние звуки города, приглушенные шумом падающих капель. Последний солнечный свет сидит на подоконнике, болтает лучами-ногами. Сиреневое небо на западе отливает оранжевым, город кажется фиолетовым. С верхнего этажа просачивается мелодия: это Равель, «Павана на смерть инфанты». Густые капли мелодии выступают на потолке, капают, как слезы: кап… кап… кап… Мелодия рельефная, пластичная: мистификатор Равель навевает мысли о смерти, смерти аллегорической, и вместе с ним мы ностальгируем по безвозвратно ушедшему времени. Видеть, чувствовать, выражать — в этом все искусство. На стене большая фреска из тени: фантастическая игра света. Свеча-коротышка в угол забилась: пляшет пламя — желтое с синим, — подыгрывает «фреске». И весело-превесело же им, такая скрытая радость Мира!..
Был чудный вечер, сама жизнь, согретая красотой. В сердце что-то копошилось: вздрогнуло спросонья, перевернулось с боку на бок… — так пробуждалась Любовь. Поскользнувшись, солнце завалилось за горизонт — дурной был какой-то свет, нетрезвый. В вангоговском небе вихрился запоздалый снег: как ручная птица, садился он на плечи прохожих. Завертелся дождь с игривым настроеньем, обглодал улицы. Люди шли серьезные, хмурые, — серьезный день прожили.
Возле городского цирка (Буденновский и Горького), если следовать по правой его стороне, — дворик: маленький, неприметный закуток. Все причудливо перепуталось: неожиданные углы, забавные кривые линии, какие-то краски… пастельные тона: очень мягкие, тихие, — что-то неземное, запредельное… «белое». В этом дворике обитает особый дух, здесь утрачивается равновесие души.
