Он посмотрел в глаза своего собеседника и продолжил с еще большей болью. — Наверно, у меня никогда и не было их, я не помню их лиц, имен и даже запаха, их словно не существовало. У меня остались только боль и страдания от потери моих любимых.
— Ты сам себе врешь, — мужчина указал на спящую девочку. — Ну а кто она для тебя?
— Хм… — на лице Шута появилась улыбка. — Сейчас я стараюсь жить ради этого дитя. Бог меня с ней свел именно в тот момент, когда я перестал верить в мир сказок, но и за этот мир нужно бороться, — в голосе послышались печальные нотки. — Даже когда нам приходится бороться с самим собой, ради своего счастья.
— Зачем мы ей делаем эту татуировку? — решился спросить татуировщик, указывая на лист бумаги с картинкой. На рисунке была изображена спираль с тремя запятыми. Одна над вершиной и две других, по обе стороны основания, заключали спираль в треугольник.
— Рисуй, тебе незачем знать это, — грубо, в резкой форме бросил Шут.
— Ладно… Ладно… Не злись, — испугался мужчина и принялся набивать татуировку на животе маленькой девочки.
— Все это ради мира… — неслышно прошептал Шут, будто убеждая самого себя в этом.
Прошло немало времени с тех пор, как татуировщик принялся за работу. Наконец он закончил. Девочка за весь процесс не проронила ни звука, она, стиснув зубы, терпела. Маэстро сидел рядом и держал её за руку
— Все, готово, — устало сказал мастер. Татуировка выполнена красиво, она была маленькой и аккуратной.
Шут приложил ладонь к животу маленькой девочки, по ее лицу стало заметно, что боль усилилась. Он начал читать заклинание, к сожалению, которое я не могу озвучить. Он расставил пальцы своей руки на ее животике и резко повернул ладонь, словно закрывал дверь. В конце ритуала добавил: «Закрыть».
Шут упал на стул, очевидно, что от утомлен.
— Мне ненавистен этот мир и эти люди. Но нам необходимо продолжать поддерживать мир. Чтобы наши близкие люди жили в радости, даже ценой нашего счастья…
Я смотрела на Маэстро, но его лица мне не видно. Но самое главное, что я смогла понять о нем, это то, что он смертельно устал. Более того, как ни странно, все что он делал, все, чему посвятил свою жизнь, ненавидел. Меня озарила догадка, что более всего он презирал себя — за свои слабости, о которых мне пока неизвестно. Я ощутила невыносимую тяжесть его груза и сочувствие к такому сильному, но несчастному человеку.
— Ты очень странный человек, — подметил татуировщик. Но Шут не считал нужным его слушать.
