Мария, не чувствуя ног, несется с холма, в голове ее бьется больная мысль: мой сынок, господи, мой сын! Что теперь будет! Мысль ее навязчива, ей кажется, что ребенок остался в комнате под березками, в кровати. Но когда она спотыкается на склоне холма о корни елей и падает во весь рост, больно ушибает плечо о землю, вдруг вспоминает, что Сассь ведь там, на холме под орешником, укутанный в плед матери, лежит на пахнущем навозом полушубке старого скотника. Она растирает ушибленное плечо и, спотыкаясь, лезет на холм обратно. Печальна покинутая площадка вокруг яанова огня, пламя горит само по себе, как колдовской огонь где-нибудь в лесу. Александер спит спокойно под темным кустом, спиною к огню, к людям и всему миру. Ему еще все нипочем, лес овевает его сон своими запахами, и, кто знает, может, в его сновидении и распустился цвет папоротника, этот причудливый полусон, полуявь.
Мать развертывает полушубок и берет на руки мягкое, расслабленное сном тельце. Утренняя заря уже вовсю разгорелась, хотя деревья еще покоятся в своем первозданном темном сне. Мария натягивает полушубок Кообакене и кутает голову в плед. Теперь можно идти. Сейчас, когда Сассь спит у нее на руках, пусть горит хоть трактир, волостное правление или даже школа.
Осторожно спускается она с горы и только у хутора, где начинается дорога получше и не надо нащупывать путь ногами, ускоряет шаг.
Раздается звон набата.
Когда она добирается до бугра, откуда виден перекресток дорог, становится ясно, что горит школа, а не трактир и не волостное правление; те остаются правее и чуть повыше.
Сердце ее опускается. Она никогда еще в жизни не видела вблизи пожара. Когда в городе где-нибудь горело, били в колокол и люди в блестящих касках, трясясь по булыжнику, проезжали мимо, она всегда закрывала окна, запирала дверь и прятала голову под подушку, словно все это могло уберечь от пожара их квартиру в деревянном доме.
Но сейчас горит ее отчий дом, она все ближе и ближе к нему, со спящим ребенком на руках, и ей некуда спрятаться. Огонь превращает все в незнакомое, меняет и искажает очертания, вспарывает пылающим лезвием сердцевину вещей и предметов, вырезает из темноты картины и ландшафты, которые обычно никогда не показывали свой бледный лик. Огонь напоминает человеку о его немощи.
Против неизбежности не в силах устоять даже набатный колокол.
Огонь уже пробился сквозь крышу. Возникшая тяга разрывает в воздухе красные пылающие клочья соломы, огненными птицами разлетаются они по саду, оседая между плодовых деревьев. Наступил зловещий час. Даже трактирщик со своим пивным брюхом понимает это. Это он бьет в набат, беспокоясь о своем имуществе. Ведь ветер дует в сторону трактира и волостного правления, и далеко ли отсель школа, всего-то за перекрестком, камень долетит, если бросить. На доме, где трактир, правда, черепичная крыша, но рига крыта щепой, и стоит двум-трем клочкам горящей соломы упасть здесь, как трактирщик может погореть начисто. Озабоченный бедой, он выгнал во двор всю семью, чтобы, если понадобится, домочадцы поливали крышу.
