Уехал в Москву и брат Илья: он был переведен туда на работу по линии модельного агентства «Сапфо», в котором работал до этого. Владимир уже видел брата в одном из новейших клипов какого-то очередного корифея российской эстрады.
Что ж, нельзя сказать, что Илья выполнил свою работу на непрофессиональном уровне.
Это радует.
Осень всегда была самым нервным и тяжелым периодом в жизни Владимира, и Фокин всегда смеялся над ним, называя «институткой» и почему-то «шизоидным психопатом». Когда же Свиридова смущала медицинская значимость упомянутого диагноза, Афанасий с невыносимо значительным и мудрым видом воздевал кверху указательный палец правой руки и говорил:
— Лермонтов тоже был шизоидным психопатом.
— Какое счастье... — бормотал Свиридов.
— А Толстому Льву Николаевичу поставили еще более замечательный диагноз, — продолжал Фокин, — дегенеративная двойная конституция: истероидная и параноидальная с преобладанием второй. Так что не грусти, Вован.
Фокин всегда относился к жизни проще, чем Свиридов. Фокин жил такой полнокровной, свободной, раскрепощенной жизнью, так пользовался всеми благами жизни, которые дают молодость, цветущее здоровье и неплохое положение в обществе, что Владимиру порой оставалось только завидовать ему мучительной черной завистью.
Фокина никогда не посещали такие гнетущие мизантропические затмения, как это нередко бывало у Свиридова.
Самой наглядной иллюстрацией фокинского бытия и того земного существования, которое вел Владимир, могло бы стать следующее глубочайшее убеждение Свиридова: он прекрасно сознавал, сколь опасен и гибелен тот узкий и прихотливый путь, свернуть с которого он так и не мог, и потому знал, что может умереть в любую минуту. Он легко мог представить, как он умрет. Но как может умереть Фокин — этого Владимир при всей своей богатой фантазии и большом жизненном опыте представить не мог.
Просто не укладывалось в мозгу, как Афанасий, этот великолепный, матерый, широчайшей души человечище, не будет топтать землю, на которой он родился и прожил тридцатичетырехлетнюю свою жизнь. Как замрет в могучем теле жизнь и выпорхнет прочь, как птичка вылетает из клетки.
Нет, такого никогда не может быть!
А Владимир никогда не мог заставить себя смотреть на жизнь столь же прямо, смело и просто, как делал это его лучший и единственный друг. Может, потому, что слишком на многое претендовал? Слишком многого желал достичь и потому к своим тридцати трем годам не достиг ничего...
