Миновав установленную напротив главного входа скульптуру, изображавшую двух изможденных и едва прикрытых хламидами людей в вычурных позах, – вероятно, этот шедевр символизировал не то мучительный процесс научного поиска, не то состояние, в которое наука рано или поздно ввергнет человечество, – маленькая группа, пополнившаяся экипажем летательного аппарата, так и не снявшим спецкостюмы, вошла в здание. Снаружи остался один лишь Ковбасюк.
В недра круглого сооружения уходил коридор с бетонным полом, по которому тянулась рельсовая колея.
Шаги и голоса разносились среди голых стен гулким эхом.
– Даже не знаю, как нам теперь быть… – говорил Бондаренко, обращаясь к Ужову. – Вижу, что вы мне все же не верите. Кое-как сумел рассеять ваши подозрения – и вот все снова пошло прахом! Не понимаю, какая вожжа попала под хвост Шахматовой? Может, прежний любовник убедил ее вернуться на сторону законной власти и теперь она зарабатывает прощение? Мы, конечно, можем все бросить, улететь – нам двоим места в моем флаинг-сосере хватит, – но вы же знаете этот коварный Альбион: сочтут нужным нас выдать, так ведь выдадут, не постесняются… Одна дорога остается – вперед. Но я, Никодим Иванович, – он даже как-то согнулся, укоротился, подстраиваясь под рост Ужова, – головой ручаюсь, что все, что про меня тут говорили – это враки, гнусные наветы!
– Какие же враки, – возмутилась Лиза, – если он сам моих родителей арестовал!
– Ну вот, ну вот, – укоризненно покачал головой Бондаренко. – Ей тогда было три года, как же она может это помнить? Нет, я ее даже понимаю – такая душевная травма, хочется найти виновного, но, к несчастью, в виновные она почему-то выбрала меня! Не знаю, что ей почудилось, когда мы с ней сегодня познакомились… И раз уж речь зашла о большевиках, я бы вам советовал получше к ней самой приглядеться и к ее семейству. То, что ее дядя – отъявленный либерал, всем известно. А там, где либералы, и большевистская гниль легко заводится…
– Да как вы смеете! – воскликнула Лиза, потрясенная его наглостью. – Я по милости большевиков осиротела! По его вот милости!
– Полно, полно. – И ей пришлось отшатнуться от руки Бондаренко, готовой покровительственно обнять ее за плечи. – Это все нервы. Что поделать, артистическая натура, тонкая душевная организация, переутомилась за день, да еще в аварии сегодня побывала… У Тичкока опять же снималась – а это, знаете ли, даром не проходит!
