В угловой комнате, где размещалась спальня Малевского, сквозь плотно задвинутую штору желтел огонек керосиновой лампы.
У Анюты обрадованно забилось сердце. «Как хорошо, он дома! — думала Анюта. — То-то обрадуется моему приходу!»
Двери черного хода были не заперты. Не встретив никого из прислуги, она сняла с себя ставший тяжеленным бурнус, сбросила штиблеты и, оставляя на паркете мокрые следы, отправилась к спальне. К своему удивлению, она услыхала несшиеся оттуда голоса. Один принадлежал Малевскому, а второй был… женским.
Обмирая от страшного подозрения, она толкнула дверь. Та оказалась закрытой на ключ изнутри. Голоса тут же смолкли.
Анюта вновь и вновь толкала дверь и сквозь слезы крикнула:
— Открой! Открой, иначе я…
Из-за дверей раздался пьяный и неожиданно веселый голос Малевского:
— Не шуми, дружок! У меня деловое совещание.
Он помолчал и вдруг залился смехом, словно его озарила забавная идея:
— Я проводил опыт. Вполне научный. Выяснял: в какой степени внешнее сходство соответствует внутреннему, так сказать, содержанию. Делаю вывод: не соответствует. Испытания продолжаю далее. О результатах доложу особо.
И вдруг резко сменил тон, нарочито строго произнес:
— Дружок, быстро — аля-улю! — домой. Не нарушай чистоту эксперимента. Завтра я сам приеду к тебе. Поедем в ювелирный. Куплю подарок.
Анюта вдруг поняла свое бессилие. Ее всякий может оскорбить, унизить, плюнуть в душу. Даже тот, кого она любила больше своей жизни.
Чтобы обдумать себя, свое положение, она на плохо слушающихся ватных ногах отправилась в соседнюю комнату — там был кабинет Малевского. Она ярко, со всеми натуралистическими подробностями представила себе то счастье, которое испытывает вот здесь, за этой тонкой стенкой, ее соперница. Дико завыв, повалилась лицом вниз на козетку, обитую красным, словно свежая кровь, шерстяным репсом.
Ей хотелось в одно и то же время с лютой, истинно звериной жестокостью расправиться с изменщиком и любить его нежно, забывая о стыде, доходя до крайних степеней разврата и унижения.
Вдруг она вздрогнула: в коридоре послышались быстрые легкие шаги и стук закрываемой двери внизу.
— Эта женщина ушла, — глухо произнесла Анюта. — Но это ничего не меняет. Я так устала от страданий. Господи, прости меня, больше не могу. Я знаю, где револьвер…
Она чиркнула серником, зажгла две свечи, стоявшие в подсвечнике. Выдвинула верхний ящик. Там желтовато блестел четырехзарядный «кловерлиф» — новейшая модель Кольта. Анюта написала на большом листе бумаги, нервно вдавливая карандаш: «Семен Францевич, умираю, но молюсь за вас. Пошли Господь вам счастья.
