— Ведь с братцем мы были погодками, — рассказывала Варвара Михайловна. — Федя родился в двадцать первом году, а я в двадцать втором. Он всегда был особенный: серьезный такой, читать выучился года в четыре или пять. Когда мы были маленькие, нас возили на балаганные представления. Каждую Пасху они случались под Новинским, возле Смоленского рынка.
Вдруг Варвара Михайловна спохватывается:
— Ты, Ванюша, еще рюмочку выпей. За мое рождение. Я разболталась нынче, да уж день такой… Так вот, представляют петрушки, клоуны. Силачи цепи рвут, зазывалы в барабаны стучат и смешные прибаутки выкрикивают, все вокруг хохочут, заливаются. Лишь Федя смотрит на все это печальными глазами, редко когда улыбнется. Хотя со сверстниками любил играть… А однажды случилась жуткая история. Наш отец был строгим, он запрещал нам дружить с детьми прислуги. Мы этот запрет, Ванюша, забывали. А у Феди и вовсе возникли особого рода чувства к дочери кучера. Уверена, что это было уже больше дружбы, это была хоть и детская, но любовь.
Варвара Михайловна подложила Ивану варенья. Ее руки чуть дрожали. Приходит час, когда есть настоятельная потребность излить душу другому, даже будь то случайный извозчик или, как теперь, недалекий, пусть многое не понимающий дворник. Был бы объект, на который можно излить свое горе или поведать о давно ушедшем.
— Так вот, — продолжала Варвара Михайловна, — Федя каждую свободную минуту стремился к своей симпатии. Они часами гуляли по парку Мариинской больницы для бедных на Божедомке, в которой служил наш отец и где мы тогда жили. О чем они говорили, рассматривая цветы или следя за прерывистым полетом бабочек? Бог весть! Может, мечтали о том, как вырастут и будут вместе? Никто уже этого не узнает…
Однажды мы сидели у себя дома, мама читала вслух книгу. Вдруг во дворе раздались тревожные крики. Встревоженные, мы побежали в парк. Страшное зрелище нам предстало. Дочка кучера, неестественно бледная, лежала, запрокинув голову, на смятой траве возле кустов орешника. Ее белое платьице было разодрано, на нем темнели пятна крови. Федя поспешил в больницу, привел отца. Но малютка была уже мертва.
— Это что ж такое случилось? — тихо спросил дворник.
— Какой-то бродяга, несколько дней крутившийся в парке, надругался над ребенком. Федор был потрясен до умопомрачения. Думаю, что рана, нанесенная сердцу человеческой низостью, не зарубцевалась у него до последних дней…
— Господи, страсть какая! Как же бродяга посмел? Ну истинный змей! — Иван перекрестился.
