Двое подростков помедлили у выхода на платформу; ремни сумок ощутимо врезались в плечи. Поезд уже стоял у перрона, и в него активно загружались когорты пассажиров.
– Чувствуешь что-нибудь? – шепнул Пьер, задыхаясь от эйфории.
Кроме слишком яркого, переливчатого блеска обшивки скоростного поезда, Силас не замечал ничего особенного ни во внешнем мире, ни в себе. Он был до ужаса, до разочарования спокоен.
– Нет пока.
– Да ладно! Ты вообще норм, нет? Я на месте устоять не могу. Музыку взял?
– Ясное дело. У меня айпод полностью заряжен.
– А темные очки?
– Есть.
– Крем для загара и панамка?
На этот раз Силас молча, без улыбки, уставился на Пьера.
– Ой, да расслабься, – буркнул тот. – Пошутить, блин, нельзя…
Тут Силас заметил мужчину, который странно на них пялился. Высокий тощий тип с седыми волосами, гладко зализанными на висках, был одет как махровая деревенщина – в жилетку из другой эпохи и вельветовые штаны. Он, похоже, чувствовал себя неуютно. Помялся, затянулся электронной сигаретой, затем поднял сумку, видимо, очень тяжелую, и полез в вагон.
Пьер щелкнул Силаса по уху:
– Пора. Мне туда.
– Ага, тебе в первый класс, мне во второй…
До отбытия поезда оставалось еще минут десять, но топтаться на платформе не было смысла.
– Встретимся в вагоне-ресторане, – добавил Силас. Он зашагал к составу, но Пьер поймал его за руку:
– Эй!
Теперь улыбка Пьера была почти грустной. Семнадцать лет, черный ежик волос, густые взъерошенные брови сурово нахмурены. Он вскинул кулак, и Силас, сжав пальцы, тоже поднял руку. Кулаки столкнулись.
– Радоваться нужно, Силас, а ты морду кривишь. Блин, сегодня же великий день! Что не так?
– Ничего. Все хорошо.
– Точно?
Силас придал себе веселый вид, чтобы успокоить друга:
– Просто никак не проснусь.
– Так давай просыпайся, чувак, поезд сейчас тронется, блин!
– Да я в порядке, не переживай.
Пьер понял, что докапываться бесполезно, и пожал плечами:
– О’кей. Тогда увидимся в вагоне-ресторане.
Подростки разошлись в разные стороны. Силас прогулялся вдоль состава, отыскал свой вагон и, пока стоял в очереди на посадку с группой пассажиров, скользнул взглядом по собственному отражению в стекле. Он был бледнее обычного, хотя, казалось бы, куда уж бледнее – его и так часто принимали за альбиноса из-за слишком белой кожи и светлых волос. Но сегодня вид был болезненный. Наконец он шагнул в тамбур и, положив сумку в багажный отсек у самого входа, занял свое место в вагоне.
Когда по громкой связи объявили о скором отбытии, драйв все-таки начал потихоньку проявляться: защекотало внизу живота, по ногам побежали мурашки. Ну вот, наконец он хоть что-то почувствовал! Еще Силас заметил, что любой, самый слабый, огонек теперь кажется чересчур ярким. Может, из-за охватившей его эйфории?.. Прозвучали слова «прошу прощения», сказанные женским голосом, и рядом села симпатичная девчонка в мини-юбке и непрозрачных колготках. Силас обожал девчонок в непрозрачных колготках – считал, что так их ноги смотрятся особенно красиво. Появление соседки он истолковал как благоприятный знак и теперь уже не смог сдержать улыбку. А потом ощутил, что напряжение уходит, уступая место пьянительному чувству пассажира отбывающего поезда. Они с Пьером сидели здесь, в скоростном поезде, и вдруг Силас впервые полностью осознал происходящее, как будто раньше он был всего лишь сторонним наблюдателем. Раздался звучный гудок, извещавший о закрытии дверей, – и сердце пустилось вскачь, ладони взмокли.
