.
Виртуальность тогда выстраивалась по следующим лекалам: «необходимо развить идею о взаимосвязи между Олимпиадой в Древней Греции и Третьем рейхе. В СМИ культивируют образ идеального, в том числе и физически, арийца. Ориентиром выбрана античность, в скульптурах которой подчеркнута сила. Немцам твердят: Третий рейх — наследник Священной Римской империи германской нации, а следовательно, ее культуры и мощи. Выступая по радио с обращением к немецкому народу, Пьер де Кубертен говорит: олимпизм станет новой религией».
Особенно чувствительны к виртуальности литература, кино, архитектура и искусство. Их произведения наглядны, визуальны и эмоциональны, что позволяет влиять на человека непосредственно, вне его контроля. Эмоцио «гасит» рацио, делая свободным перемещение смыслов.
Сталинские высотки росли ввысь, метро поражало своими подземельями. Как отмечают сегодня, вспоминая ключевые виртуальности того времени: «Если пользоваться стереотипными определениями газетных передовиц — в стране существовали „нерушимые границы“, содержавшиеся исключительно „на замке“; „братские народы“, число которых старательно сводилось к минимуму (как с помощью уловок в переписи, так и чисто физически), окружали „старшего брата“ — „великий русский народ“. В „сердце страны“ располагался великий город — „порт пяти морей“ и, наконец, в точке схода всех линий помещался Кремль с вечно бодрствующим Сталиным» ([9], см. также[10][11][12][13][14]).
Самая высшая точка СССР именовалась пик Сталина, потом она стала пиком Коммунизма, а после распада СССР уже в Таджикистане пиком Исмаила Самани, эмира из династии Саманидов. То есть изменить физическую реальность нельзя, зато ее можно бесконечное число раз переименовывать, чтобы удовлетворять требованиям новой виртуальности. Именно виртуальность приносит радость массовому сознанию.
Смены виртуальности можно увидеть не только по своим произведениям, но и по тем, которые переводятся в стране. Возьмем переводы американской литературы в СССР. Понятно, что любовь довоенного времени отражает «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида. Потом героику подвига сменила героика труда. На смену Павке Корчагину пришли живые герои из жизни — Паша Ангелина и другие. Следующие два американских текста — это Джек Лондон, повествующий о сильных и бесстрашных людях. А потом появляется Хемингуэй, борода которого даже перекочевывала с портретов в жизнь. Это было время начального периода безгероики, стиляг, впитывания элементов чужой жизни.
