— Вы были на маскараде, Гассельбахер?
Доктор Гассельбахер пристыженно пробормотал:
— Вы все равно не поймете. — Он начал постепенно разоблачаться: сначала снял перчатки, потом каску, потом нагрудник, в котором Уормолд и вся комната отражались и вытягивались, как в кривом зеркале. — Почему вы вернулись? Почему не позвонили, чтобы я вам открыл?
— Я хочу знать, кто был Рауль?
— Вы знаете.
— Понятия не имею.
Доктор Гассельбахер сел и начал стягивать сапоги.
— Вы поклонник «Шекспира для детей», доктор Гассельбахер?
— Мне дала книжку Милли. Разве вы не помните, как она мне о ней рассказывала?.. — У него был очень несчастный вид в обтягивающих брюшко лосинах. Уормолд заметил, что они лопнули по шву, чтобы вместить теперешнего Гассельбахера. Да, теперь он припомнил тот вечер в «Тропикане».
— Эта форма, — сказал Гассельбахер, — видно, нуждается в объяснении.
— Многое нуждается в объяснении.
— Я был офицером уланского полка — давно, сорок пять лет назад.
— Я помню вашу фотографию в той комнате. На ней вы одеты по-другому. Вид у вас там не такой… бутафорский.
— Это было уже после начала войны. Посмотрите вот тут, возле туалетного стола, — 1913 год, июньские маневры. Кайзер делал нам смотр. — На коричневом снимке, с клеймом фотографа, выбитом в углу, были изображены длинные шеренги кавалерии с обнаженными саблями и маленькая фигурка сухорукого императора, объезжающего строй на белом коне.
— Ах, как все было мирно в те дни, — сказал Гассельбахер.
— Мирно?
— Да, пока не началась война.
— Но вы ведь были врачом!
— Я вас обманул. Врачом я стал позже. Когда война кончилась. После того как я убил человека. Вы убиваете человека, — сказал доктор Гассельбахер, — и, оказывается, это очень просто; не нужно никакого умения. И вам ясно, что вы сделали, — ведь смерть установить легко; а вот спасти человека — для этого нужно потратить больше шести лет на учение, и в конце концов никогда не знаешь, ты его спас или нет. Бациллы пожирают друг друга. Человек возьмет да и выздоровеет. Не было ни одного больного, о котором я мог бы с уверенностью сказать, что спас его я, но что я убил человека, — это я знаю точно. Он был русский и очень худой. Кость хрустнула, как только я воткнул клинок. У меня даже зубы свело. Кругом было болото, одно болото, оно называлось Танненберг. Я ненавижу войну, мистер Уормолд.
— Тогда зачем же вы нарядились в солдатскую форму?
— Я не был таким нарядным, когда убивал человека. Этот мундир — мирный. Я его люблю. — Он прикоснулся к нагруднику, лежавшему рядом на кровати. — А там мы все были покрыты болотной грязью. — Он сказал: — Вам никогда не хотелось, мистер Уормолд, чтобы вернулась мирная жизнь? Ах да, забыл, вы же молодой человек, вы ее никогда не знали. Мирная жизнь кончилась для нас навсегда. Лосины больше не налезают.
