— О чем вы задумались? — спросила Беатриса.
Он еще не притронулся к фаршированному омару.
— Я думал о Рауле.
С просторов Атлантики задул свежий ветер. Замок Морро по ту сторону бухты высился как океанское судно, прибитое к берегу штормом.
— Вы за него беспокоитесь?
— Конечно, беспокоюсь.
Если Рауль вылетит в полночь, он сядет в Сантьяго для заправки как раз перед рассветом; там у него свои ребята: ведь в провинции Орьенте каждый — мятежник в душе. Потом, как только рассветет и можно будет снимать — но еще до появления в воздухе патрульных самолетов, — он полетит в разведку над горами и лесами.
— А у него сейчас нет запоя?
— Обещал, что пить не будет. Впрочем, кто его знает.
— Бедняга Рауль.
— Бедняга Рауль.
— Жизнь его не баловала. Вам следовало познакомить его с Тересой.
Он кинул на нее испытующий взгляд, но, судя по всему, она была занята омаром.
— Хороша конспирация!
— А ну ее к черту, вашу конспирацию!
После ужина они пошли домой по Авенида де Масео, держась подальше от моря. В эту дождливую, ветреную ночь здесь было мало прохожих и еще меньше автомобилей. Валы набегали и разбивались о дамбу. Брызги перелетали через широкую дорогу, где днем в четыре ряда шли машины, и падали дождем у подножия изрытых солью и ветром колонн. Тучи неслись с востока; Уормолд подумал, что и его, как эти камни Гаваны, разъедает ветер времени. Пятнадцать лет — немалый срок.
— Может быть, один из огоньков вон там, наверху, — это он, — произнес Уормолд. — Как ему, должно быть, одиноко.
— Ну, это литература, — сказала она.
Он остановился как вкопанный под одной из колонн и бросил на нее тревожный взгляд.
— Что вы сказали?
— Да ничего. Иногда мне кажется, что вы смотрите на ваших агентов как на марионеток или героев романа. Но ведь там наверху живой человек, верно?
— Вы плохо обо мне думаете.
— Простите. Я не хотела вас обидеть. Расскажите о ком-нибудь, кто вам по-настоящему дорог. О вашей жене. Расскажите о ней.
— Она была красивая.
— Вы по ней скучаете?
— Конечно. Когда ее вспоминаю.
— А я не скучаю по Питеру.
— Кто это?
— Мой муж. Человек из ЮНЕСКО.
— Значит, вам повезло. Вы свободны. — Он взглянул на часы, на небо. — Сейчас он должен быть над Матансасом. Если все благополучно.
— Это вы ему дали маршрут?
— Что вы, он сам выбирает свой путь.
— А свою смерть?
Его снова что-то испугало в ее тоне — какая-то враждебность. Неужели она его подозревает? Он ускорил шаг. Они миновали бар «Кармен» и «Ча-ча-клуб» с крикливыми вывесками, намалеванными на ветхих ставнях старинного фасада. Из полумрака выглядывали красивые лица — карие глаза и темные волосы испанок, желтая кожа метисок; они стояли, лениво прислонясь к решетке, тщетно поджидая, не появится ли на залитой солеными брызгами улице хоть одна живая душа. Жить в Гаване — это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту. Но Уормолд не хотел никакой красоты. Он дошел до фонаря, остановился и прямо посмотрел в ее правдивые, ясные глаза. Он хотел правды.
